Я почувствовала облегчение, когда посреди речи меня стали прерывать аплодисментами и криками одобрения. Рядовые представители Консервативной партии слышали свое собственное мнение, произнесенное с трибуны, и они отвечали с огромным энтузиазмом. В свою очередь, я заразилась их волнением. И на трибуне, и в зале было ощущение, что происходит что-то новое.
Но сработает ли это за пределами блэкпулского Зала императрицы? Я надеялась и в глубине своего сердца верила, что главный комментарий «Дэйли Мэйл» о содержании моей речи был справедлив: «Если это «крен вправо», как заявляют критики, то 90 % населения накренилось вправо давным-давно».
К концу того года я почувствовала, что устойчиво держусь на ногах в роли лидера оппозиции. Мне все еще было трудно приноровиться к моей новой роли в Палате общин. Но я наладила взаимпонимание с партийной фракцией парламента и с консерваторами по всей стране. Мне нравилось, как слаженно работает маленькая команда в моем штате. Единственное, мне было жаль, что теневой кабинет нельзя было убедить работать так же.
Я организовала перестановку 15 января 1976 года. Перестановки в оппозиции сильно напоминали фарс. Комнаты лидера оппозиции в Палате общин располагались так, что было почти невозможно организовать вход и выход счастливых и несчастливых коллег с необходимой деликатностью. Неловких встреч было не избежать. Но в данном случае не пролилось много крови на ковер.
Я была рада, что теперь Джон Биффен был готов присоединиться к нам в качестве теневого министра энергетики. Он был, наверное, самым красноречивым и сильным критиком среди рядовых членов парламента во время разворотов на сто восемьдесят градусов, осуществляемых правительством Хита, и я была рада ему. А продвижение Дугласа Херда, одного из ближайших помощников Теда, на позицию представителя партии по европейским вопросам продемонстрировало, что вне зависимости от того, что чувствовал сам Тед, у меня не было неприязни к людям, служившим под его началом. Я сделала Уилли теневым министром внутренних дел вместо Яна Гилмора, которого передвинула в департамент обороны, где он проявил себя чрезвычайно крепким и результативным теневым министром; если бы он на этом остановился, жизнь была бы значительно легче для всех.
Что было важнее, наши победы, время от времени случавшиеся, казалось, ни к чему не вели. Правительство чувствовало себя неуверенно. В среду 11 февраля (в день первой годовщины моего пребывания в роли лидера) мы победили в голосовании по предложению уменьшить жалованье министра промышленности Эрика Варли на ₤1,000 – формальное средство выразить неприятие политики. Затем, в середине валютного кризиса в марте 1976 года, правительство потерпело поражение в результате бунта левых против запланированных государственных расходов. Как принято в таких случаях, я потребовала, чтобы премьер-министр подал в отставку. Я никоим образом не предполагала, что он это сделает. Но в следующий вторник Гарольд Уилсон подал в отставку, дав мне знать о своем решении в записке, которую я получила как раз до того, как было сделано официальное заявление.
Я мало что могу сказать лестного по поводу Гарольда Уилсона в роли премьер-министра. Несомненно, у него были принципы, но они затенялись его искусными маневрами, так что и друзьям, и противникам было трудно понять, какими же они были. Все же он всегда мне нравился как человек, я ценила его чувство юмора и знала, каким добрым он был. Он был мастером остроумных ответов в Палате общин, и обычно лучшим результатом, которого я могла достичь в парламентских дебатах с ним, была ничья. То же самое можно сказать и о его преемнике Джиме Каллагене. В парламенте он усвоил манеру, которая казалась добродушной, а по сути, была покровительственной и усложняла для меня возможность серьезной критики правительственной политики, потому что казалось, что я придираюсь. В более широком смысле Каллаген в те годы прятался за маской умеренности, чтобы удерживать за собой партию левых и ее сторонников из профсоюзов. В результате он излагал взгляды и отношение – на образование, семейную политику, закон и порядок и пр., – которые никогда не воплощались в политике правительства. Он был блестящим тактиком, но неудачливым стратегом, пока наконец в «зиму недовольства» не рухнул весь этот карточный домик, которым на самом деле была лейбористская умеренность.
Тем временем состояние экономики ухудшалось. В феврале 1976 года правительство объявило о сокращении расходов на ₤1,600 миллионов на 1977–1978 гг. и ₤3,000 миллионов на 1978–1979 гг. (по современным меркам эквивалентом будут ₤6,000 миллионов и ₤11,500 миллионов). Как ни впечатляюще это может прозвучать, это стало в итоге более чем скромным сокращением при запланированном мощном увеличении расходов. В декабре 1975 года Международный валютный фонд удовлетворил запрос на резервный кредит, чтобы поддержать финансовую систему Британии. Даже при этом в марте случился полномасштабный валютный кризис. Фунт стерлинга снова попал под сильное давление уже в июне, и снова потребовался международный резервный кредит, выплатить который нужно было через полгода, и, растратив который, Британия снова обратилась к МВФ. Инфляция тогда падала, но высокие отрицательные процентные ставки в совокупности с неудачными попытками действительно уменьшить государственные расходы и займы не давали правительству возможности разобраться с ключевыми финансовыми и экономическими проблемами. Новый кризис фунта стерлинга, приведший к унизительной передаче контроля над нашей экономикой Международному валютному фонду, стал окончательным результатом того, что мы совершенно оправданно утратили доверие со стороны международных рынков к манере лейбористского правительства управлять экономикой.
Можно было бы ожидать, что все это сделает жизнь в оппозиции легче, не важно, как плохо это было для страны. Но это было не так.
Ожидалось, что мы поддержим нерешительные и запоздалые шаги лейбористского правительства по обеспечению финансовой дисциплины. Это было справедливо. Но мы находились еще и под более общим давлением и должны были «отвечать» за преодоление несчастий, созданных самим лейбористским правительством. Как ни похвально, это неизбежно сдерживало мой атакующий стиль.
В общем и целом, партийная политика 1976 года была разочаровывающей и неубедительной.
«Правильный подход», опубликованный накануне конференции 1976 года, дал убедительный отчет о новом консерватизме. На самом деле он до сих пор еще интересен и, по меньшей мере стилистически, сравним с сочинением «Перемена – наш союзник» как один из самых блестяще написанных документов, созданных послевоенной Консервативной партией. Это заслуга Криса Паттена и Ангуса Мода, которые вместе с Китом Джозефом, Джеффри Хау и Джимом Прайером, написали ее черновик.
Помогло то, что мы достигли перемирия во внутренних разногласиях, определившись, где мы все стоим в вопросе о политике доходов. Речь, прознесенная Джеффри Хау перед «Боу груп» (группа консервативных активистов) в мае 1976 года, привела к согласию по поводу «направления развития», которое пространно излагалось в «Правильном подходе». Документ отмечал, что политика цен и доходов не предлагает долговременного решения для борьбы с инфляцией, при этом отмечая, что было бы неразумно «категорически и навсегда» отвергнуть эту идею, и благосклонно кивая в сторону западногерманской системы «согласованных действий». Это была ерунда, но временно она была удобоваримой.
