На следующий день Джим Прайер выступил по телевидению с ответом на мое интервью. Он сказал, что ничего не было утверждено по поводу пособий социального страхования для бастующих, и что он был против принудительного проведения тайного голосования. К счастью, другие отреагировали более позитивно. Я нарушила строй. Людям стало очевидно, что я была намерена драться. Предложения поддержки, информация и новые идеи потекли в мой офис.
Сильная поддержка в адрес того, что я сказала в интервью в «Уикенд Ворлд», сильно контрастировала с реакцией на замечание Джима Каллагена о том, что он на три дня позже вернулся в Британию с саммита в Гваделупе. Его отсутствие в стране в такой критический момент само по себе было политически дискредитирующим и усиливало впечатление, что правительство было парализовано столкновением с забастовками. Освещение саммита в прессе тоже не помогало: образ премьер-министра, в неформальной одежде сидящего вместе с другими лидерами под карибским солнцем, опасно контрастировал с событиями в стране. Но окончательной катастрофой было впечатление, которое он произвел на прессу, когда прилетел в Хитроу. Хотя он никогда не использовал именно этих конкретных слов – «Кризис? Какой кризис?» – этот миф точно отобразил его попытку преуменьшить уровень проблем. Его образ как невозмутимого и компетентного человка никогда не восстановился.
Каким должен был быть наш следующий шаг? Парламент возвращался к работе в понедельник 15 января. Я написала премьер-министру, требуя полного отчета и дебатов о промышленной ситуации. Мы уже нашли в нашем расписании время для дебатов в среду 17 января и начали работу над текстом выступления.
Подготовка к моему выступлению на этих дебатах была, должно быть, самой тщательной из когда-либо мной осуществленных для появления в Палате общин. Моей изначальной идеей было сделать бескомпромиссную, но по сути традиционную для оппозиции речь, громящую правительство и требующую изменения курса. Но за уикенд в Скотни 13–14 января и в понедельник в Лондоне несколько людей подталкивали меня использовать другой подход. Питер Атли и Питер Торникрофт прислали мне предложения выразить поддержку правительству, если оно будет готово ввести необходимые законодательные изменения, чтобы вырваться из мертвой хватки профсоюзов. Ронни Миллар и Крис Паттен, работавшие над текстом речи, поддерживали эту же идею.
Моим немедленным желанием было отказаться от предложений сотрудничества по нескольким причинам. Во-первых, в отличие от моих коалиционно настроенных коллег я верила, что работа оппозиции состоит, по сути, в противостоянии. Наш подход коренным образом отличался от правительственного, и нашей главной обязанностью было объяснить это и убедить страну в наших достоинствах. Во-вторых, было опасно делать предложение о сотрудничестве, заранее четко не продумав, хотим ли мы на самом деле, чтобы оно было принято или нет. Возможно, ничто из того, что касалось сути проблемы, не было бы – или даже не могло было быть – принято правительством Джима Каллагена. Поэтому существовал риск того, что с целью сделать вызывающее доверие предложение о сотрудничестве мы могли установить планку наших мер очень низко. И если бы правительство приняло это предложение, мы бы выбросили прочь, по крайней мере на какое-то время, наш шанс прорваться к власти. Кроме того, изменений лишь в законе о профсоюзах было бы недостаточно, чтобы разрешить проблемы, лежащие в основе британской экономики: потребовалась бы более всеобъемлющая стратегия, на которую социалисты никогда бы не согласились.
В тот вечер, в понедельник 15 января, я созвала заседание исполнительного комитета. Большинство моих коллег приветствовало идею условного предложения, и на этом этапе я уже сама склонялась к этой идее. Реформы были необходимы, и если правительство было готово ввести необходимые меры, как мы могли этому противостоять? Предлагая помощь, мы укрепляли наш моральный авторитет. Я верила – как и многие сторонники этой идеи, – что предложение должно быть сделано на уровне, который, хоть и в целом оправданный обстоятельствами, вряд ли был бы принят правительством. Было трудно правильно оценить нюансы: Лейбористская партия могла быть просто намерена согласиться на переговоры о запрете забастовок в сфере жизненно необходимых услуг, об оплате стоимости тайного голосования в профсоюзах за счет налогоплательщиков и даже о создании свода правил, чтобы покончить со вторичным пикетированием, хотя последнее было сомнительно. Равным образом мне было ясно, что, если правительство примет наши предложения, станет делом чести выполнить условия с нашей стороны. С моей точки зрения, однако, было нечто требующее дополнительного размышления. Соглашаясь предложить правительству сотрудничество по избранным вопросам, Джим Прайер и его сторонники не смогли бы отказать в поддержке тех же самых мер, если и когда их представило бы консервативное правительство.
В итоге исполнительный комитет согласился с тем, что правительство может рассчитывать на поддержку Консервативной партии, если оно примет более жесткие меры по пикетированию (чтобы иметь возможность осуществлять важные поставки), объявит вне закона вторичное пикетирование и поддержит тайное голосование при проведении профсоюзных выборов, и если оно постарается организовать переговоры о непроведении забастовок в сфере жизненно необходимых услуг. Жизнь – серьезный адвокат.
Я открыла дебаты на следующий день. Я начала с описания кризиса. Транспортировка товаров на дорогах была нарушена, во многих случаях из-за вторичного пикетирования компаний, непосредственно не вовлеченных в этот конфликт. Британские железные дороги сделали краткое заявление: «Сегодня поездов не будет». Конфедерация британской промышленности сообщила, что многие компании задыхались из-за нехватки материалов и невозможности вывозить готовую продукцию. Были беспокойства в портах, что добавляло проблем экспортерам. По меньшей мере 125 000 человек были уже временно уволены, и ожидалось, что эта цифра достигнет миллиона к концу недели. Пищевая промышленность была в особенно хаотичном состоянии, оказавшись без поставок таких основных продуктов, как пищевое масло, дрожжи, соль и сахар. И это вдобавок к зимним забастовкам – забастовкам водителей танкеров, пекарей, сотрудников больниц и домов для престарелых, забастовкам в прессе и радио– и телевещании, в аэропортах и на автомобильных заводах, забастовке могильщиков. Я напомнила демонстративно-умеренной Ширли Уилльямс о том, что она участвовала в грунвикском пикетировании. Я сделала условное предложение о поддержке, согласованное с исполнительным комитетом, а также добавила к условиям сотрудничества то, что правительство должно принять меры по «закрытым предприятиям». Я слишком серьезно относилась к этому вопросу, чтобы его не включить.
Премьер-министр начал свой ответ неожиданным образом:
«Я поздравляю достопочтенную леди за столь впечатляющее парламентское выступление. Оно было исполнено наилучшим образом и в стиле, которым достопочтенная леди может гордиться».
Это было хорошее начало. Но все, о чем премьер-министр сообщил в своей речи, были лишь новые уступки профсоюзам – отмена пятипроцентного ограничения, более жесткий контроль цен и расширение принципа «сопоставимости», при котором работники государственного сектора могли ожидать большей заработной платы. Всем этим правительство намеревалось заставить профсоюзы согласиться на новую политику доходов. Но премьер-министр замечательным образом забыл обратить внимание на то, что все, кроме крайне левых, считали главной проблемой чрезмерную власть профсоюзов.
