На мои предложения премьер-министр не дал прямого ответа. Он явно был растерян. Вопрос был теперь в том, стоит ли мне повторить наше предложение на следующий вечер в политическом выступлении по телевидению или ограничиться критикой парализованного правительства и обещанием, что консервативное правительство осуществит реформу закона о профсоюзах.
Я все еще беспокоилась и на следующий день, прочтя текст выступления, сделала его жестче. Но, в конце концов, предложение уже было сделано, и чем более четко мы его представляли, тем сильнее мы связывали сопротивляющихся коллег и тем большую общественную поддержку завоевывали. Так что мы пошли вперед и записали выступление в моем кабинете в Палате общин. И снова правительство не дало прямого ответа.
Но теперь вернулся дух Банко, чтобы преследовать лейбористское правительство. Делегирование власти, которое рассматривалось лишь как средство остаться у власти при поддержке шотландских и уэльских националистов, явилось перед Джимом Каллагеном, гримасничая и невразумительно бормоча, в самый тяжелый для него момент. Потерпев поражение с шотландским и уэльским законопроектом в начале 1977 года, лейбористы заново представили законопроект о делегировании власти в новой форме – отдельно для Шотландии и отдельно для Уэльса, с проведением референдума в каждой стране, прежде чем они войдут в силу. Несогласие парламентариев с их собственной стороны привело к нескольким поправкам, включая существенное дополнительное требование того, чтобы в каждой стране минимум 40 % имеющих право на голосование поддержали делегирование власти. Хотя я не проводила публичной кампании с целью, чтобы в Шотландии и Уэльсе референдум высказался против делегирования власти, я была довольна результатом. Когда 1 марта 1979 года состоялось голосование в Шотландии, незначительное большинство голосов было за – гораздо меньше необходимых 40 % из общего числа электората, а в Уэльсе значительное большинство проголосовало против. На тот момент вопрос о делегировании власти был мертв, и я по нему не скорбела.
Начиная с этого момента казалось вероятным, что правительство не сможет остаться у власти, но обстоятельства, при которых в итоге состоялись парламентские выборы, предсказать было нельзя. Премьер-министр отчаянно пытался затянуть дискуссию о делегировании власти, вместо того чтобы немедленно аннулировать законопроект. Но его потенциальные союзники готовились отступить. У Шотландской национальной партии больше не было причин удерживать лейбористов в правительстве, и она хотела внесрочного вотума доверия. Либералы хотели внесрочных парламентских выборов, даже при том, что опросы общественного мнения показывали слабость их позиции. Это было в первую очередь потому, что они хотели избежать скандала в связи с грядущим судом их бывшего лидера Джереми Торпа, обвиняемого в заговоре с целью убийства, в котором позднее он был признан невиновным. Надо сказать, что уэльских националистов, которые были гораздо более социалистической партией, чем их шотландский эквивалент, еще можно было убедить.
Это означало, что голоса членов парламента от Северной Ирландии – десять ольстерских юнионистов, один член Социал-демократической и либеральной партии и один независимый республиканец – могли оказаться решающими.
В четверг 22 марта премьер-министр сделал последнюю попытку удержать вопрос делегирования власти на плаву и убедить Шотландскую национальную партию, сделав заявление в парламенте и предложив продолжение переговоров, которое подтвердил в своем вечернем выступлении по телевидению. У него никогда не было реального шанса на успех, и, ожидая подтверждения поддержки нашего движения со стороны либералов и Шотландской национальной партии – хотя мы не надеялись на поддержку уэльских националистов, – я согласилась, что вопрос должен быть вынесен на обсуждение, что было сделано чуть раньше семи часов утра. Консервативные партийные организаторы теперь взялись убеждать малые партии, чтобы удостовериться, что их наименее надежные члены присоединятся к нам. Так же важно, конечно, было быть уверенными в том, что будет полная явка консервативной фракции. К счастью, никто не был серьезно болен, хотя машина одного из парламентариев перевернулась на дороге, а другой, хоть сраженный смертью жены накануне, настаивал, что приедет проголосовать.
Среди шума и беспорядка мы начали собираться в лобби для голосования. Проголосовав, я вернулась на мое место рядом с Уилли, Фрэнсисом и Хамфри и ждала, чтобы узнать нашу судьбу. Хамфри постарался обеспечить меня предварительной информацией о результатах. Он попросил Джона Стрэдлинга Томаса, одного из старших «кнутов», очень быстро пройти по нашему лобби и затем встать у входа в другой. По какой-то причине, не только тогда, когда они в меньшинстве, консервативные члены парламента проходят лобби быстрее, чем лейбористы. Как только мы все проголосовали, сообщение о результатах было отдано Джону Стрэдлингу Томасу, который при этом мог слышать результаты подсчетов из другого (правительственного) коридора. Как только они закончили, он уже знал, победили мы или нет. В случае поражения он бы вернулся и просто встал рядом с креслом спикера. В случае победы он бы поднял вверх палец, чтобы дать знак Хамфри, который сказал бы мне. Только позднее мне объяснили эту секретную процедуру. Я лишь увидела, что Джон Стрэдлинг Томас вернулся, и тогда Хамфри наклонился ко мне и театральным шепотом сказал: «Мы победили!»
Объявленные цифры это подтвердили. «Да – 311. Нет – 310». Так что наконец у меня был шанс, мой единственный шанс. Я должна схватить его обеими руками.
Два дня спустя я присутствовала на приеме в моем избирательном округе – сборе средств, организованном компанией «Мотабилити», которая обеспечивала инвалидов специальными автомобилями по скромным ценам. Я открывала презентацию. Мои мысли по меньшей мере наполовину были отданы политическому выступлению по телевидению, которое мне предстояло сделать в тот вечер, когда Дерек Хау подошел ко мне и сказал: «Я думаю, вам следует знать, что была взорвана бомба рядом с Палатой общин, предполагают, что в гараже. По меньшей мере один человек очень серьезно ранен, но мы не знаем кто».
Сотня предположений – хотя и ошибочных – пронеслась у меня в голове, когда мы ехали в студию Би-би-си в Портланд Плейс. Когда мы туда приехали и перед тем как я зашла в гримерную, один из продюсеров отвел меня в отдельную комнату и сказал, кто это был. Это был Эри Нив. Он был критически ранен. Ирландская национальная освободительная армия – отколовшаяся от ИРА фракция – подложила бомбу в его машину, и она взорвалась, когда он выезжал с автостоянки Палаты общин. Было маловероятно, что он выживет, – на самом деле к тому моменту, когда я узнала новости, он уже, возможно, был мертв. После этого я никак не могла собраться для выступления по телевидению. Я позвонила премьер-министру и объяснила это. Я чувствовала себя оглушенной. Полнота горя пришла позже. Вместе с ним пришла ярость, что этот человек – мой друг, – который отмахивался от стольких опасностей в своей жизни, был убит кем-то, кто был хуже обычного преступника.
Глава 12
Всего один шанс…
Всеобщая избирательная кампания 1979 года
Сравнение черновой версии Манифеста от августа 1978 года с окончательным текстом, опубликованным в апреле 1979-го, одновременно иллюстрирует размах и ограничения тех поправок, которые – в варьирующихся комбинациях – вносили Кит Джозеф, Джеффри Хау, мои советники и лично я. Конечно же, раздел, посвященный профсоюзам стал настоящим испытанием. В 1978 году я была готова поддержать почти все, что предлагал Джим Прайор, включая обещание, что мы будем «беспристрастны в своем подходе к проблемам промышленности». Текст 1979 года существенно отличался. Теперь мы обещали установить «справедливый баланс между правами и обязанностями профсоюзного движения». Более того, мы бросили вызов самой идее того, что закон не играет в этом вопросе значительной роли: «Лейбористы утверждают, что систему взаимоотношений в британской промышленности нельзя улучшить внесением изменений в закон. Мы не согласны. Если закон можно использовать для того, чтобы даровать привилегии, его также можно использовать и чтобы налагать обязательства».
