– Конечно, – согласился Гам, вводя что-то на навигационной консоли. «Коды, – подумала она. – Он в самом деле все разблокирует. Конец информационному голоду. Если захочу, я могу даже отобрать у тебя весь твой любимый корабль. Напасть, неважно. Главное – геноподключение».
И оно действительно состоялось.
Еще пикосекунду назад Керк Блум находилась в «Темном кристалле» во плоти и крови, но в следующий миг она уже летела по черному туннелю, расцвеченному выжженными следами молний из нулей и единиц и почкующимися монолитами данных, возвышающимися над ней, словно ослепительно-белые горы. В конце туннеля находилась Мать, кастрированный искин корабля, которая приближалась к ней в окружении летающих вокруг иконок доступа… но Керк вырвалась из графической надстройки и скользнула в ядро системы, мир перепутанных цифр, пиктограмм и структур, потоков квантовой энергии и зависимостей между логическими конструктами данных.
Как всегда, она чувствовала, как плывет в водовороте напряжений и шепотов искина, недоступных ее пониманию, хотя она все еще пребывала в оковах системы, словно на мгновение коснувшись настоящего импринта. Но корабль и данные не стали ее частью, не превратились в продолжение персоналя. Она ощущала их, но оставалась сторонним наблюдателем.
Наблюдателем, который, однако, мог перемещать светящиеся кубики этого лабиринта.
Перед ней появились карты пограничника и элохим. Керк не нужно было ничего проверять. Она видела, какие волны информации соединяются друг с другом, а какие разделяются, какие знаки имеют значение, а какие – лишь белый шум.
А потом она увидела зигзаг.
Он походил на рану в структуре данных, замороженный во времени разлом, запутавшийся среди логических ходов. Царапина посреди красоты суперматематики пульсировала, словно гноящаяся язва. Однако Керк была уверена, что это не вирус. Склонившись над разломом, она начала склеивать не его самого, но зависимости, на которые он влиял, пока тот наконец не стал единым целым – не разрывом, но бьющимся сердцем, дополнением и следствием падающих каскадами файлов.
Керк открыла глаза.
– Сколько? – прохрипела она. Стоявший над ней Гам подсовывал ей термокружку с флюидом. Она сделала глоток, чувствуя, как кружится голова.
– Двенадцать с лишним лазурных часов, – прошептал он. – Это было что-то невероятное, Керк. Мы видели, как все складывается воедино. Сейчас Мать закончит анализ того, что ты восстановила. Ты только взгляни…
Блум поднялась с кресла, ощущая боль во всем теле. «Похоже, я здорово изголодалась, – подумала она. – Сколько я там на самом деле пробыла? Время при геноподключении расширяется – минута там длится значительно короче, естественно, в зависимости от системы».
– Есть, – сообщил пограничник. – Закончено.
Голограмма в стазис-навигаторской выглядела теперь не как сборище слепленных на скорую руку фрагментов, но как единое целое. Окутанный данными Луч плыл среди временных расчетов, прогнозируемых флуктуаций и постоянных переменных, словно графический сервис погоды. Но в нем было кое-что еще – царапина, которую они принимали за вирус. Бьющееся сердце, тянувшееся через весь Луч.
– Пульсация глубинного эха, – прошептал Гам.
– Что это значит? – спросила Керк. Пограничник молчал, вглядываясь в изображение. Ей захотелось его встряхнуть. Она жутко устала.
– Явление наблюдается по всему Лучу, – наконец объяснил он, показывая на картинку. – Оно частично поддается измерению, но лишь частично. Искину придется потрудиться, чтобы точно его экстраполировать, если это вообще возможно. В конце концов, мы имеем дело с пульсацией крупнейшего глубинного эха в известной нам Вселенной. Может, речь о нескольких днях, может, о часах. А может, и о годах, – он опустил руку. – В любом случае ждать недолго.
– Недолго до чего?
– До Возвращения, – еле слышно прошептал Гам. – Возвращения Ушедших.
– Что ты…
– Керк… – начал он, но это были его последние слова. Он посмотрел вниз, не в силах поверить собственным глазам, и открыл рот, из которого хлынула кровь.
Блум вскрикнула.
Из грудной клетки пограничника появилось серебряное острие и тут же снова исчезло. Попятившись, Керк потеряла равновесие и рухнула навзничь на пол. Тело Гама осело рядом с ней. Стоявшая позади него элохим держала в руке длинный острый кинжал, красный от крови.
– Молчание, – сказала элохим, глядя на застывшую от ужаса Блум. – Молчание. Тишина.
А потом она шагнула вперед.
7. Флот
Симуляция завершена.
Последние слова, произносимые стрипсами в момент смерти
– Она умерла, – проговорил Миртон, поднося ко рту стакан с какой-то притворяющейся сорокапроцентным алкоголем дрянью. – Сегодня. У нее не было никаких шансов.
– Это не ваша вина, капитан, – пробормотал доктор Гарпаго Джонс. С каждым днем вид Грюнвальда нравился ему все меньше, но теперь он был просто в ужасе. Капитан выглядел так, словно несколько дней не мылся, а глаза его косили лишь в сторону стакана.
– Она была компьютерным гением, – прохрипел Миртон. – Выдающимся. Миниатюрная, но прекрасная. Вы сами видели, как… – он закашлялся. – Напасть, – выдавил он. – Вот ведь дерьмо.
– Хватит вам.
– Все умерли. Тиффи была последней. Она просто… – он отхлебнул из стакана, – угасла. Молодая, совсем молодая. Веселая и дьявольски живая – и просто угасла. Не так, как Эмма, – продолжал он, не обращая внимания на растущий в глазах Джонса страх. – Эмма ушла быстро. Очень быстро. Эй, ты! – крикнул он обслуживавшему их бармену. – Налей мне еще этого свинства! Буду дальше надираться, – буркнул он не то про себя, не то бармену, не то доктору. – Буду надираться, пока не ужрусь окончательно.
Они сидели в портовой забегаловке «Сладкая Элси», названной по имени угрюмой бурой планеты, на которой Миртон несколько лазурных недель назад посадил разбитую «Дракониху». Впрочем, оба эти утверждения были не вполне верны. Во-первых, они не сидели в забегаловке, а практически в ней жили. Во-вторых, «Дракониха» была не просто разбита. Доктор до сих пор не мог понять, каким образом капитану удалось посадить нечто, ничем уже не напоминавшее корабль, и вытащить из дымящихся обломков полубесчувственную, обезумевшую команду вместе с погруженным в стазис его, доктора, телом. Все, кроме Гарпаго, находились в сознании, и глаза их почти сразу же затянулись странным неясным бельмом. Они видели Глубину и не могли о ней забыть. А может, это Глубина не хотела забыть о них.
Такое же бельмо воскрешенный из стазиса доктор увидел и в глазах Миртона, что повергло его в ужас. Оно продержалось там какое-то время, словно холодный туман, а потом исчезло – будто капитан никогда и не прикасался к Глубине.
«Такого просто не может быть, – убеждал себя доктор. – И тем не менее…» Хотя Грюнвальд отмахивался от большинства вопросов о случившемся, ссылаясь на потерю памяти, Гарпаго понимал, что перед ним единственный человек, который в сознании преодолел Глубину и остался жив.
