Она вскинула на него глаза, а Пьер продекламировал с чувством:
Бог создал мир,
Ив мире этом
Он разместил и радугу,
И солнце, и луну,
И ваше личико,
Исполненное радости и света…
Заза была так ошеломлена, что некоторое время не могла произнести ни слова. Потом она» робко осведомилась:
— Это вы сами сочинили?
— Да. Прошлой ночью. Специально для вас. Она залилась краской, но постаралась овладеть собой и произнести спокойным голосом:
— Я вижу, что вы очень способный Поэт, потому что стихи ваши весьма хороши.
— Конечно, они хороши, — сказал Пьер без ложной скромности и добавил:
— Они хороши хотя бы потому, что посвящены вам.
— Я так польщена тем, что вы посвятили мне свои стихи! Никто Прежде мне не писал стихов.
— Мне все чаще начинает казаться, что вы прежде жили в какой-то высокой башне и ваш жестокий дядюшка не допускал к вам никаких менестрелей.
Заза подумала, что Пьер почти угадал. Поэты во дворец герцога Мелхаузена не допускались, а сама мысль, что кто-либо из придворных вдруг разразится стихами, заставила ее невольно улыбнуться.
Пьер не преминул поинтересоваться:
— Чему вы улыбаетесь? Надеюсь, вы не подсмеиваетесь над моей неуклюжей попыткой выразить свои чувства к вам в стихах?
— Нет, конечно, нет, — поспешила успокоить его девушка. — Просто я подумала, как отличалась моя жизнь в Мелхаузене от того, как я провожу время здесь.
— А вы все время жили в доме своего дядюшки?
— Нет. Я воспитывалась у других родственников.
— И они придерживались других взглядов, чем профессор?
— Да-да, абсолютно других. Они не интересовались ни музыкой, ни поэзией и не ценили свободу мышления.
— Значит, вы всего достигли своим умом?
— Я мало чего достигла.
— Позвольте не согласиться с этим, — покачал головой Пьер Бувье. — Но теперь я хотя бы стал кое-что понимать о вас, что раньше меня озадачивало.
Испугавшись, что Пьер стал на путь догадок, Заза постаралась сменить тему разговора.
— Я пыталась писать стихи, но мне показалось, что я гораздо ярче могу выразить свои чувства игрой на рояле. — Как бы я хотел послушать вашу игру!
— Вы должны послушать игру моего дяди. Вот он действительно прекрасный музыкант!
— И все же мне хотелось бы услышать, что способны сказать ваши нежные пальчики, — проговорил Пьер Бувье.
Заза была не в состоянии выдержать его обжигающего взгляда и отвернулась, глядя на пейзаж и думая о том, что эту волшебную картину она запомнит на всю жизнь.
Когда она вернется во дворец в Мелхаузен, вернется к прежнему унылому существованию, воспоминания об этих днях будут хоть как-то утешать ее.
— Почему вы так грустны? — спросил Пьер Бувье. — Что вас заботит?
— То, о чем я не хотела бы говорить сейчас, — быстро ответила Заза.
— А почему? — настаивал он. — Мы познакомились уже достаточно близко и можем разговаривать и спорить на любые темы, вы должны открыться мне. Я не могу видеть, как ваши глаза потускнели, а губки ваши опустились в печальной гримаске.
Его сочувствие так согревало ее, что Заза была готова признаться ему во всем.
Но тут же она подумала, что если расскажет Пьеру о своей безумной авантюре, то он сейчас же откажется от нее и посоветует принцессе вернуться в ее позолоченную тюрьму.
Ее грустная участь вряд ли бы вызвала у простого французского символиста сочувствие. Разве могут затронуть его ее заботы? Принцесса поменяет один замок на другой, выйдет замуж за принца, которого она никогда не видела, и поменяет одну клетку на другую, может быть, еще более разукрашенную. И в этом вся разница.
Своим признанием она только поставит в неудобное положение профессора да и своего нового, такого симпатичного знакомого. Этот вдохновенный поэт-символист вел себя по отношению к ней пока безукоризненно, так что даже графине Гликсбург не было бы в чем упрекнуть его.
Пьер Бувье был вежлив и предупредителен, заботился о том, чтобы она не голодала, всюду сопровождал ее и взвалил на свои плечи нелегкие заботы о больном профессоре.
И все же он постоянно стремился остаться с ней наедине, что по дворцовому этикету Мелхаузена было недопустимо. И еще он обещал отвезти ее на танцы, куда-то на Монмартр или на набережную Сены.
Состоятся ли эти танцы? Ей бы очень хотелось. В своем воображении она уже танцевала польку в его объятиях. Ее размышления прервал мягкий голос Пьера Бувье.
— Вы так красивы, что у меня в голове мгновенно рождаются десятки стихов, посвященных вам. Но я жалкий дилетант и понимаю, что они недостойны вас. Еще не родился поэт, который способен воспеть все ваши прелести.
— Вы заставляете меня краснеть, — откровенно призналась Заза. — Но почему-то я не смущаюсь. Может быть, воздух Парижа так действует на меня, что я утеряла всю свою прежнюю робость. И на вас он действует тоже? Вы слишком переоцениваете меня, как мне кажется.
— Вас невозможно переоценить, — твердо заявил Пьер Бувье. — Вы сокровище, которому на любом аукционе невозможно назначить цену. Я не хочу знать всех ваших тайн, но на один вопрос вы должны мне ответить откровенно. Когда-нибудь вас целовал мужчина?
Заза была изумлена его вопросом, но, прежде чем она смогла что-либо возразить, его лицо склонилось к ее лицу. Теперь она наконец-то поняла, что рядом с ней находится не просто поэт-символист и услужливый кавалер, но к тому же еще и молодой привлекательный мужчина.
С большим трудом она подыскивала нужные слова.
— Я… так думаю, месье, что вам не следует задавать мне… подобные вопросы.
— Да, мне не следует спрашивать вас, ведь я заранее знаю ответ, — сказал он уверенно. — Вы никогда не целовались прежде, и мне приятно, что я буду первым.
Заза собиралась объявить ему, что, каким бы Пьер ни был симпатичным, он все-таки не должен делать подобные вещи. Но только она собралась сказать это, как Пьер уже прижался к ее рту своими губами и тем самым парализовал ее волю.
Она не понимала, как это случилось, но почему-то весь мир вокруг нее стал вдруг невидимым, и осталось только солнечное сияние, о котором писал поэт Маларме.
Куда делись все ее прежние переживания, ее папаша и графиня Гликсбург? Дворец Мелхаузен и даже любимая сестрица Рейчел? Ничего не осталось, кроме их губ, слившихся в поцелуе.
Нет, не совсем так! Еще оставались глаза Пьера, устремленные на нее, и, чтобы избежать его взгляда, ей пришлось прикрыть глаза ресницами и полностью отдаться поцелую.
Разумеется, принцессе надо было возразить, а может быть, и убежать прочь, но собственное тело не подчинялось этим благим намерениям.
