Значит, мои выводы правильные. Остаётся понять, куда делся мальчишка. По всему выходит, что его по какой-то причине забрали с собой.
— Где мой внук? Вы его найдёте? — с мольбой в голосе спрашивает хоаль Замира.
— Раз его нет, значит забрали, — озвучивает мои мысли Кор, а когда старушка охает, пытается её успокоить. — Но это, по крайней мере, означает что он жив. Труп-то им зачем?
И вот почему я не удивлён, что пожилая хоаль ещё и за сердце теперь хватается.
— Возвращаемся в лагерь, — командую я, бросив на друга многозначительный взгляд. Тот в ответ лишь с кривой ухмылкой пожимает плечами.
— Но как же… Рома? — кидается ко мне женщина.
— Мы не знаем куда его увели. Мои поисковики никого кроме детей не нашли, значит он уже далеко. Надо допросить задержанных, возможно у них есть нужная информация, — объясняю чётко, чтобы на корню обрубить возможную истерику.
И надо отдать старушке должное, она не спорит. Окидывает меня проницательным изучающим взглядом и согласно кивает.
— Ляля, иди ко мне, — зовёт девочку, но та лишь крепче обхватывает мою шею. Не отдирать же.
— Я отнесу. Вам будет тяжело с ней идти, — смиряюсь с ролью ездового принца и не дожидаясь, пока мне ответят, отправляюсь к лагерю.
Мне жизненно важно узнать, нет ли среди пострадавших женщин, не уволокли ли ещё кого-то. Где-то среди этих паломников моя Рами, и только теперь я осознаю, что понятия не имею, как её опознать. Рассказывать всем направо и налево, что она попаданка, моя девочка точно не будет, скорее всего придумала себе какую-то правдоподобную легенду, чтобы не выдавать себя. Самый разумный вариант для меня, присоединиться к паломникам и попытаться её как-то вычислить в пути.
— Ты найдёшь моего Рому? — вырывает меня из раздумий голос Ляли. Он поднимает голову и смотрит на меня хмуро. Маленькие губы дрожат. — Ты обещал!
— Найду, — киваю я. Действительно ведь обещал.
Глава 12
Рамина
Первое, что я чувствую, приходя в себя, это адская головная боль, пульсирующая в затылке. Где я? Что я? Мамочки, как же дурно! Ещё и трясёт, будто кто в бетономешалку меня запихнул.
— Зачем ты тащишь эту ряженную девку с нами, придурок? — слышу злой скрипучий голос где-то неподалёку. Это он о ком?
— Вот потому и тащу, что девка. Ты задницу её видел? — цыкает другой. Его я уже, кажется слышала. Только где? Вспомнить бы.
— Какая к бесам задница? Нам делать ноги надо. Почти всех накрыли храмовники. Сдадут нас с потрохами. И хозяйку сдадут. А ты вместо головы причиндалами думаешь, — кипятится скрипучий, и меня резко подбрасывает на том жёстком нечто, на котором я лежу. Мой стон тонет в грохоте и лошадином ржании.
— Ты на дорогу смотри, лучше. Мои причиндалы не твоя забота, — сплёвывает цыкало, и я кажется вспоминаю, что он разговаривал со мной в лесу. Лес… оглобля у меня в руках. Убегающие девочки. Лялька. Моя Лялька. Где она? И снова… где я? Куда меня везут? Словно подслушав мои мысли, подонок озвучивает свои планы: — Девку поимею и в реку сброшу вместе с клеткой, чтоб не всплыла, много времени это не займёт. А ты, если такой шибко умный, вали на все четыре стороны и не ной мне тут. Она пацаном одета, кто её искать будет? Храмовники сейчас соберутся и дальше караван поведут, о нападении письмо отправят, так пока кто приедет, нас уже и след простынет. За…ался я уже хозяйке товар поставлять, который она даже пальцем не позволяет тронуть. Чистеньких ей подавай, целеньких, чтобы продать подороже в наложницы старым сморчкам. И малявок этих растит на продажу под семью замками. Сдадут? Туда ей и дорога. Ты как хочешь, а я валю к бесам. Но сначала эту кошку бешенную выдеру.
По мере осознания его слов меня начинает мутить ещё сильнее. Хотя куда уже? Открываю глаза и морщусь от болезненно яркого света. Преодолевая себя, сквозь выступившие слёзы оглядываюсь вокруг. И ничем хорошим меня окружающее не радует. Словно моего контуженного состояния мало, я ещё и в клетке, оказывается. И как отсюда выбираться? Стараясь не шуметь, поворачиваю голову на голоса и вижу спины двух мужиков, сидящих на козлах, судя по всему, повозки. Спины я, кстати вижу только ниже лопаток. Сверху обзор закрывает свисающий с крыши грязный брезент. И это, пожалуй, хорошо, поскольку исключает возможность, что они заметят краем глаза мои движения. Главное не шуметь. Полежав ещё с минутку и ожидая, пока схлынет очередная волна дурноты, едва дыша, контролируя каждое движение, осторожно сажусь и, пошатываясь, принимаюсь ощупывать голову. На затылке огромная шишка, но влаги и даже засохшей крови нет. Наверное, волосы с куфией спасли. Куфия, кстати, сползла и болтается теперь на шее. Снимаю её, поправляю растрепавшуюся косу и дрожащими руками наматываю головной убор обратно. Потом вряд ли будет возможность. О том, что мне это никак не поможет, и я на этот раз не выберусь из передряги думать себе категорически запрещаю. Выберусь. Глотки перегрызу, но выберусь.
Они ещё о чём-то переругиваются, переговариваются, обсуждают нападение и то, что всех в пределах лагеря накрыло каким-то мощным заклинанием. Потом спорят, было ли это заклинание сработавшей охранкой, или это храмовники проснулись и шандарахнули во всю мощь. Звучит даже версия, что сам Явар за кощунство нападавших наказал. Вон Горвуля дерево убило. Я не знаю, о каком заклинании идёт речь, меня больше заботит, смогу ли я открыть висящий замок на этой клетке. И почему среди моих многочисленных увлечений медвежатничество никогда не значилось? Столько всего умею, а замки вскрывать нет. Непростительное упущение. Надо будет наверстать. Но на всякий случай я достаю из волос под куфией шпильку, намереваясь хотя бы попробовать. Может повезёт?
Но испытать себя в новой роли мне не дают возможности. Скрипучий тпрукает, останавливая лошадь, повозка со скрипом, прекращает трястись. А цыкало резко разворачивается и, подняв брезент, заглядывает внутрь. Наши взгляды встречаются, и его мерзкая рожа расползается в довольном оскале.
— Очухалась? Это хорошо. Я люблю, чтоб брыкались.
В груди мерзко сжимает от подступающей паники, я сглатываю, следя за каждым его движением. А мужик уже собирается перекинуть ногу через спинку козлов и залезть в повозку, как его подельник, резко крякнув, начинает заваливаться набок, пока не повисает безжизненным кулем. Я ещё пытаюсь сообразить, что произошло, цыкало ныряет в повозку, стараясь укрыться, и тут у него на лбу буквально на моих глазах с глухим хлопком расцветает алое пятно, из которого торчит странная штука, напоминающая стрелу.
Нет. Меня не вырвет. Меня не вырвет. Я вроде как сильная. Задолбалась я быть сильной. Хочу побыть слабой. И поплакать на сильном плече. Чтобы кто-то большой и сильный обнял и пожалел.
— Эй ты как? Живой? — кажется, перед моим остекленевшим взглядом кто-то машет рукой.
— Не знаю, — честно признаюсь я хрипло.
— Значит живой, — хмыкает низкий мужской голос. — Ты ведь Рома?
