А за два оборота до полуночи, когда впереди уже можно было отчетливо разглядеть Чашу, встречный ветер усилился. Мы были в трех — трех с половиной оборотах пути от Колыбели ветров.
И эти самые ветра изо всех сил старались помешать нам добраться до центра Чаши.
Они били с боков, снизу, сверху, заставляя фаруна выделывать в воздухе немыслимые кульбиты, изгибаться и извиваться подобно хвосту воздушного змея, а меня выставить щиты, создать вокруг нас ледяной кокон, мешающий помять, порвать, изувечить крылья Крыса. Чем ближе мы подлетали, тем громче становился вой стихии, тем ниже пригибались к земле деревья под нами, тем больше вокруг было снега.
Крыс устал и издергался, я чувствовал, что каждый новый взмах давался ему тяжелее предыдущего, но пока берег накопители. Нам еще наверх подниматься.
Выпендрежнику придется поднапрячься и доставить меня к кромке Чаши, там как раз есть пещера, где он сможет укрыться и откуда мне проще всего будет спуститься в колыбель, если проход не завалило, потому что ветер был действительно невероятно сильным. Сильным и яростным. Почти болезненно яростным. И болезненно громким. Он бросал в лицо целые охапки снежинок, мешая видеть, кричал и орал в уши, грозясь разорвать барабанные перепонки, пытался прорвать, пробить щиты и сбросить меня со спины Крыса. Вот уже как пол-оборота мы практически не двигались, несмотря на все усилия, просто застыли на одном месте, а ветер продолжал свирепствовать вокруг.
Пора.
Я сжал ногами бока Крыса так крепко, как только мог, и полез в пространственный мешок, чувствуя, как подо мной ходуном ходит грудная клетка птицы, как судорожно он сглатывает.
Первый накопитель фарун опустошил практически не заметив, та же участь постигла второй и третий.
А мы все еще не двигались, проигрывая в неравной схватке.
Да какого хрена?! Что я, с какими-то ветрами не справлюсь?
Я привстал в седле и выпустил на свободу свою стихию. Зима отозвалась воем вьюги и настоящего снежного бурана, сыплющий с неба снег превратился сначала в град, а потом в вытянутые острые иглы, серебристой живой стеной нас отгородило от порывов.
— Я, Александр Гротери, Повелитель Северных Земель и Владыка Северных Угодий, своей стихией и властью, своей волей, по праву сильнейшего и по праву рождения приказываю вам, пошли прочь! — голос звучал странно, очень непривычно и очень громко. Я ощущал собственную стихию в каждом пальце, в каждом участке тела, пил ее мощь и делился с птицей. Визгливый задавака подо мной даже дернулся несколько раз, пронзительно вскрикнул и судорожно, рвано бросился вперед.
И мы наконец-то сдвинулись с места.
Я опустился в седло, продолжая концентрировать силу в кончиках пальцев и передавать ее Крысу.
Ветер сзади почти грохотал, ревел и метался, не желая подпускать нас к заветной цели.
«Давай же, друг, быстрее», — мысленно подгонял я фаруна, понимая, что он рвется из последних сил, сам почти физически ощущая, каким огнем горят его мышцы, как рвет сухожилья и как дико не хватает воздуха.
«Еще немного, не больше двадцати лучей. Смотри. Вон пещера».
Снова пронзительный крик эхом разнесся над чашей, отразился от ее стен и вернулся к нам, прошел мимо и растаял где-то позади, проглоченный завыванием ветра.
Я отпустил стихию полностью, позволяя Зиме руководить нами, стараясь через нее уловить Софи.
Понять, где она, что с ней и почему сходят с ума ее ветра. Словно сломанные.
Сломанные гномьи игрушки, которым никак не удается остановиться.
И последний рывок, с пронзительным, отчаянным криком вверх и немного вправо.
Крыс вломился в пещеру, просто сложив крылья у ее входа, рухнув на брюхо, даже не пытаясь затормозить.
Огромный сугроб намести удалось вовремя: он смягчил удар и остановил скольжение, не дав фаруну расшибить голову и подмять меня под себя.
Я вывалился из седла и тут же бросился ко входу, закрывая его коркой льда, зажигая под потолком светляки. Теперь ветра могут бесноваться сколько хотят, сюда им не пробиться. Десять лучей ушло на то, чтобы я остался доволен толщиной «двери», а потом я оказался перед головой Крыса на коленях.
Он дышал, надсадно и хрипло, но все-таки дышал.
— Спасибо, друг, — потрепал птицу по макушке и поднялся на ноги, прикрывая глаза.
Засранец был истощен. Истощен практически до предела, но в остальном на здоровье не жаловался, даже ни одной мышцы не растянул. Я стряхнул с рук сеть и быстро расставил вокруг него накопители.
— Я иду к Софи. Ты остаешься здесь и ждешь нас. Ветрам сюда не пробиться. Не двигайся и набирайся сил, — взмах рукой, и рядом с клювом птицы снег и лед начинают таять, образуя большую лунку с чистой водой. Даже при самом хреновом раскладе воды ему хватит дня на три.
Спина болела неимоверно, проклятье впивалось в кости уже по-настоящему, а я спускался по темному туннелю вниз почти бегом и молил богов и Зиму дать мне еще немного времени. Помочь мне успеть.
И стихия откликнулась, укрыла меня снегом и льдом, добавила скорости, позволила слиться в одно целое. И спуск, который обычно занимал оборотов восемь — десять, если бежать, занял у меня всего четыре.
Я выскочил из темноты пещеры на дне Чаши и застыл. Везде, абсолютно везде были совы. Не только те, что жили в птичнике. Другие. Дикие, неизвестные совы. Целое море птиц, океан, бессчетное количество, как звезд на небе. Маленькие и большие, белые, серые, черные, коричневые, палевые, пепельные, бежевые. Повсюду были совы. А вдали, на расстоянии оборотов трех ходьбы, сверкал в лучах солнца и прятал шпили в облаках ледяной многогранник, и стояла вокруг звенящая, почти давящая тишина. Уже рассвело.
Я сделал шаг вперед.
Достал из пространственного мешка посох: птиц калечить не хотелось, но я не доверял им. Они не слышали и не слушали наездников… Бесполезная обычно палка не пропустит слишком много сил, послужит предупреждением, болезненным, но не смертельным.
Тишина вокруг стояла практически оглушительная, ослепляющая. Птицы с мест не двигались, просто смотрели, провожая взглядами огромных глаз, поворачивая головы. Падал снег.
Невесомый.
Тихо. Очень тихо. Как перед бурей.
А через два оборота в Колыбель вернулись ветра. Пронеслись мимо к ледяному нечто, растревожили сов и скрылись.
Сила в воздухе была разлита неимоверная. Такая, что с трудом верилось, что она вообще может существовать. Но во мне, на мне, вокруг была Зима, позволяя дышать, позволяя почти не ощущать этого давления, лишь покалывание кожи. И чем ближе я подходил к ледяному обелиску, тем сильнее, плотнее и больше становилось давление. Загудело в ушах, воздух паром вырывался из легких, ветра метались и кружили вокруг гигантской глыбы льда, поднимая в воздух снежинки, которые застилали глаза.
