Вздрагивает тело ведьмы в моих руках. Еще раз и еще. Она бьется и кричит, воет ее голосом ветер. Дико и надсадно. Старается оттолкнуть меня, царапает руки, колотит по груди и лицу, дергается, как марионетка.
Пожирает Арманара проклятье, почти убивая меня, покидая мое тело. Я все еще чувствую его липкие щупальца внутри: в крови, в легких, у самого сердца. Оно уходит неохотно, тяжело. И меня трясет и корчит, ломает, выворачивает, хочется орать матом и кататься по земле, воя от боли, как бешеный пес.
Но я лишь стискиваю челюсти и стараюсь удержать на месте тело Софи, что продолжает колотить.
Ее крик выворачивает наизнанку душу. Зима, как страшно и дико она кричит.
Упрямая, непослушная ведьма.
А перед глазами чернота сплетается и вгрызается в проклятый ветер. Отрывает от него целые куски, проглатывает, словно одуревший от голода зверь.
Через какое-то время я перестаю чувствовать боль, вообще не ощущаю спину, только холод. Софи уже не рвется так отчаянно, лишь вздрагивает и, будто грязная вода, стекает с нее серо-синяя дымка, падая на землю, нам под ноги.
Но Арманар еще борется, еще бесится, полностью не отпустил ведьму.
Я отступаю на шаг, опускаюсь на землю, потому что не могу больше стоять, перехватываю Заклинательницу одной рукой, другую кладу в лужу вязкого нечто, слыша тихие стоны ветра.
— Именем своим заклинаю: прочь!
Крак!
Хруст снова слишком громкий, но это трещит не лед и не земля, это трещит ткань мироздания, открывая проход за грань — дрожащее марево, в котором корчатся гротескные, искаженные, полуслепые лица духов, обреченных на существование между мирами. И ветер ухает в эту серую глубину, утягивая из меня остатки чужого заклинания, что так долго причиняло боль.
— Закройся, — очередной приказ из последних сил, и с тихим шелестом трещина захлопывается, а я почти давлюсь воздухом, теперь свободно наполняющим легкие. Софи шевелится в моих руках, дрожат ее веки, уголки губ. Она медленно открывает глаза. Свои глаза — теплые, знакомые, прекрасные.
— Гротери?
— К твоим услугам, — шепчу в ответ, целуя ведьму в серебристую макушку. Ее глаза снова закрываются, ей тяжело, она устала еще больше, чем я, едва держится, а через пять вдохов теряет сознание.
Не вовремя, конечно, нам еще выбраться как-то надо.
— Хима! — ору я, в надежде, что полярница не станет выпендриваться. И на этот крик уходят последние силы. Глаза закрываются, Зима наметает сзади сугроб, и я благодарно валюсь в него, сидеть самостоятельно тяжело. Да что уж там, дышать самостоятельно тяжело…
Из почти блаженного полузабытья через лучей десять меня вывело хлопанье крыльев.
— Ты всегда была сознательнее Крыса, — пробормотал я. Хима ворчливо что-то ухнула. Хорошо, что хоть что-то в этом мире остается неизменным. Вселяет некоторую надежду.
Поднять Софи в седло помогла Зима, мне же каким-то чудом удалось забраться самостоятельно. Я не был уверен, что не отключусь где-нибудь на середине пути, а потому пришлось дополнительно ставить удерживающие связки.
Мы остановились всего раз, в самом начале, у пещеры, в которой приходил в себя Крыс. Я убрал лед и приказал фаруну оставаться на месте до тех пор, пока он полностью не восстановит силы.
Крыс мой приказ по своему обыкновению проигнорировал и увязался за нами.
Когда я все-таки потерял сознание, не знаю, но вот очнулся я через два дня в своей комнате от слишком громких споров Сабрины и Блэка.
— Это ты мне говоришь?! — кипела праведным гневом Сабрина.
— А кому мне говорить? Какого духа грани ты вообще влезла в этот спор с Сириусом, словно не знаешь, что он из себя представляет?
— Знаю! Если бы ты не вмешался, я бы его переиграла! — прошипела Сабрина.
У них в традицию входит выяснять отношения в моей комнате? Я вроде как болен и вообще…
Желание наорать на парочку и вытолкать обоих за дверь подавить удалось неимоверным трудом.
Сами уйдут рано или поздно, а мне пока что-то не очень хочется, чтобы они знали, что я пришел в себя. Разгребать, действительно, придется много, а я сначала хотел увидеться с Софи.
— Взбалмошная баба, — проворчал Блэк.
А вот это он зря…
— Как ты меня назвал? — приторно-нежно спросила герцогиня.
— Ты слышала.
Прощай, барс, Родина тебя не забудет.
Герцогиня не произнесла в ответ ни слова, только как-то торжественно-воинственно прошелестели юбки платья и угрожающе-тихо закрылась дверь.
— Бабы, — пробормотал барс через несколько вдохов, но все же вышел через пару лучей, вызвав облегченный вздох.
Я полежал еще какое-то время с закрытыми глазами, а потом попробовал встать.
При попытке перевернуться спина отозвалась тупой тянущей болью, но не настолько сильной, чтобы не суметь при желании ее игнорировать. Чтобы сесть, пришлось опереться на руки. Немного повело в сторону, кружилась голова, зверски хотелось пить и в душ.
Душ принимать я не рискнул, впрочем, рубашку надевать тоже: дух грани его знает, что там у меня на спине, но, если судить по тому, как все болело, когда я надевал штаны, зрелище явно не из приятных.
Ледяная стрекоза, выпущенная в окно, подсказала, где искать Софи. Она же помогла пройти по замку так, чтобы остаться незамеченным, и понять, что Заклинательница уже очнулась.
Ночное солнце отбрасывало причудливые тени на стены и окна, тихо шуршала под ногами трава, белый замок сейчас казался золотистым.
Я замер под окном ведьмы и прислушался к себе, Зима, словно сама, вложила в руку первый снежок. Он шлепнулся о стекло, стек вниз и упал на подоконник. Шторы остались без движения.
Как странно порой жизнь возвращает нас в моменты прошлого, со всей силы толкая в спину, чтобы вчерашний опыт остался всего лишь незначащим мгновением.
Второй снежок, третий и четвертый также остались без ответа. На подоконнике собрался уже небольшой сугроб, а за тяжелыми гардинами не мелькнула даже тень. Ну и куда ее понесло опять? Она же еще пять лучей назад была у себя: мои стрекозы не ошибаются.
В руке набух пятый снежный ком, я замахнулся…
— Александр Гротери, — раздалось строгое за спиной, — я, конечно, предполагала, что пережитое способно повлиять на тебя, но думала, что изменения будут в лучшую сторону, — я опустил руку, развеивая заклинание, но поворачиваться не торопился. — А вместо этого ты окончательно впал в детство.
— Зато я вылечил спину, — улыбнулся, пожимая плечами.
— Помню, — тихо прошептала Софи. — Мой отважный, мой храбрый повелитель Северных земель, — прохладные пальцы едва ощутимо коснулись спины. Не было боли, даже легкого жжения не было, просто приятный холод, словно ветер, ласковый и едва ощутимый. Мне даже дышать расхотелось отчего-то.
