Оставшийся оборот до рассвета мы с Заклинательницей обсуждали дела ковена. Я, кажется, нашла место, где можно будет поселить ведьм.
А как только оборотомер пробил пять утра, ведьма поднялась на ноги и распахнула окно, горгул тут же оказался рядом, сжал девушку в объятьях, что-то быстро зашептал на ухо.
Что-то, что заставило непробиваемую и ничего не стесняющуюся ведьму покраснеть до корней волос. Они целовались долго и с упоением, ничего и никого не замечая, и никак не могли оторваться друг от друга, не могли сделать шаг назад. Иногда всего лишь шаг — это так сложно и так мучительно.
Мое сердце замерло на миг в груди, дрогнуло и отозвалось болью.
Целый год… Боги…
Алекс крепче сжал мои плечи, видимо уловив изменения в настроении.
— Все будет хорошо, ведьма, — прошептал он, склонившись к уху.
— Обязательно, — кивнула, откидывая голову ему на плечо. Обязательно.
А через вдох из окна моей спальни в рассветное небо огненной стрелой взмыл феникс, и жар его оперения соперничал с солнцем. Громкий, веселый девичий смех огласил округу, разбудив дремавших слуг, стражников и придворных, и через четыре луча Мина полностью растворилась в лучах светила, оставив лишь эхо голоса звенеть под куполом неба.
— Ты тоже так умеешь? — тихо спросил Александр.
— Не совсем так, — усмехнулась в ответ, разворачиваясь в кольце рук и легко целуя задумчивого Гротери в подбородок. — Увидишь.
Суман пролетел незаметно, в делах и решении накопившихся проблем. Погодные выкладки, снятие проклятья с повелителя горгулов, бесконечные переговоры и совещания с министрами, подготовка отчетов, передача дел Сабрине.
Карам приходил в себя медленно и неохотно, по капле отпуская, сцеживая навязанную, искусственную любовь. Процесс болезненный, неприятный, а для раздутого самолюбия короля еще и унизительный… Пока его отношение к вопросам сотрудничества между Северными землями и Черными горами не изменилось практически ни на мизинец. Его отношение к Теневым тем более. Он был все так же упрям и все так же слеп.
Чета Сиорских в полном составе вернулась домой, с них сняли все обвинения и все подозрения.
Служанка, видевшая меня, тоже.
Известие о том, что мы с Гротери вместе, двор воспринял с переменным успехом, но открыто никто высказываться не осмеливался, особенно после того, как Алекс на очередном совещании поставил на место Сириуса, намекнув, что расположение повелителя — штука изменчивая, а незаменимых грунов не бывает.
Сам Александр держался неплохо, насколько это слово вообще применимо к данной ситуации, но с каждым днем, оборотом, лучом, вдохом и выдохом я понимала, что он считает так же, как и я.
Считает эти самые обороты, вдохи и выдохи, оставшиеся дни.
Я ожидала, что будет легче…
А было… Как было. Неимоверно тяжело. Каждое проведенное отдельно мгновение впивалось в сердце раскаленным шипом, заставляло жалеть и мучится. Почти корчиться, вызывало зуд на коже и в кончиках пальцев, сбивало с мыслей.
Но мы держались, пытались держаться, старались все время проводить вместе.
Даже когда я снимала проклятье с тотема Карама, Александр оставался рядом, несмотря на то, что это запрещено.
Я ловила его прикосновения, движения, выражения лица… Собирала поцелуи и мимолетные ласки, каждый взгляд и каждое слово. Мы почти не спали. Сон казался несущественным, ненужным… Напрасной тратой времени. Вместо этого мы любили друг друга, шептали какие-то глупости, задыхались и умирали. Мы дурачились, как дети, смеялись, обсуждали грядущие изменения.
Терялись в словах и движениях, ласках, взглядах.
А сегодня был последний день. Мы провели его только вдвоем, сбежали еще ночью во Вьюжный… Эфирная, дрожащая иллюзия того, что мы действительно свободны.
Наивно, конечно, но иногда эта наивность необходима как вода или воздух. По крайней мере, нам она была необходима.
Я осторожно поцеловала задремавшего Гротери в плечо и стянула с него простынь до самых бедер. Хватит уже. Пора заняться его спиной. Он что-то пробормотал в полудреме, но глаз (или «глаза»?) так и не открыл.
— Нет, Алекс, в этот раз тебе не отвертеться, — пробормотала, наблюдая за тем, как Рьорк срезает бинты, открывая мне все еще заживающую спину.
Я склонилась ниже, рассматривая раны. Кое-где они все еще оставались наполовину открытыми, пульсирующими болью. Но в целом все было неплохо, оставшиеся от игл глубокие отверстия не гнили, не сочились гноем. Ткань была розовой и вполне здоровой.
Хорошо.
Я прикрыла глаза, вытянула вперед руки, на всякий случай прислушиваясь к тому, что происходило внутри Гротери. К биению сердца, к току крови. Изучала сросшиеся благодаря заклинаниям позвонки.
Хорошо.
Мне теперь не нужны были заклинания и заговоры, и слова с губ сорвались скорее по привычке, чем из необходимости.
— Я, Софи, Заклинательница бурь, повенчанная с ветрами и Стихией, обещанная и отданная Мироту, своей волей, своей силой, своей властью заклинаю, приказываю, повелеваю! Водой, огнем, землей и ветрами, семью дорогами да светом луны! Твои раны водой ключевой омывая, твою боль себе забирая, заклинаю! Пусть все исчезнет навсегда, как в огне сгорит, как в сырой земле сгниет. Светом лунным умоется и возродится. Заклинаю!
Тихо пропел ветер за окном, взметнулись выше языки пламени в камине, упало мне на плечи несколько капель воды, послышался вздох земли внизу, лунный луч коснулся губ в щекотном поцелуе, вызвав улыбку.
Я устроилась удобнее, поближе к Алексу, и склонилась над его многострадальной спиной, убирая длинные волосы, открывая шею.
Первый поцелуй обжег губы горячей плетью, заставив дернуться. Не ожидала, что будет так больно.
— Забираю! — прошептала, спускаясь ниже, утягивая за собой боль. — Закрываю.
Второй поцелуй протянулся раскаленной нитью, опалил горло, свернулся где-то в груди.
— Забираю! Закрываю!
Третий поцелуй заставил стиснуть зубы и впиться ногтями в ладони.
— Забираю! Закрываю!
Четвертый выбил из груди весь воздух, забрал дыхание.
— Забираю! Заклинаю!
Пятый ударил по вискам, сжал голову, окутал пеленой взгляд, все виделось сквозь дымку.
— Забираю! Заклинаю!
Шестой скрутил руки и ноги, прострелил навылет горло. Рот наполнился кровью.
Я отстранилась от Гротери, поднялась на ноги и добралась до ванной. Пришлось опереться на раковину, чтобы устоять на ногах, пока собирала все то, что вытянула из груна.
Кровь была практически черной, вязкой, гнилой. Мерзкое ощущение, очень мерзкое. Но я ведьма, я не лекарь. Так и должно быть.
