В ней все слишком. И долбанный сладкий запах морошки тоже.
Я попробовал сделать шаг назад, выпустить девушку, но… Но что-то блеснуло на миг в глубине ореховых омутов, Заклинательница вздернула подбородок, обхватила меня за шею руками и прижалась губами в поцелуе.
Ведьма!
Ее губы были мягкими, хранили на себе вкус брусники и клюквы, прохладные пальцы зарылись мне в волосы, и сжал руки на талии, притянул девушку к себе. Ближе, еще ближе. А Софи, казалось бы, изучала. Не меня. Изучала себя. Она не стеснялась и не осторожничала, ведьма обвела языком контур моего рта, скользнула им внутрь, погладила и тут же отступила, возвращаясь к губам, провела сначала по верхней, потом по нижней, снова скользнула внутрь. А я потерял от этого голову, совсем потерял, вжал в себя Заклинательницу, зарылся руками в волосы, уничтожая прическу, провел вдоль спины, ощущая под пальцами искушающий прогиб, опустил руки ниже, на сексуальную попку.
Сам не понял, как развернул Заклинательницу и вжал спиной в стеллажи.
Ведьма!
Мыслей совсем не осталось. Ее зубки прикусили губу, затем язык, руки обвились вокруг шеи. Сейчас Софи была ко мне так близко, как не была никогда. И от одного этого осознания я готов был кончить. Зима, как тупой подросток!
Ведьма!
Девушка оторвалась от меня на вдох, переводя дыхание, а я прикусил мочку уха, обвел языком раковину и снова вернулся к желанным губам, позволяя ей и дальше изучать и наслаждаться, и сводить меня с ума. И плевать, что снег укрыл уже весь пол под ногами.
Еще несколько вдохов, всего несколько, и я отпущу ее, спрячу голод и дикое выражение глаз. Еще хотя бы четыре удара сердца…
Но руки не слушались, кровь неслась по венам, звенели мышцы, и гудело в голове. Я уже сам терзал губы ведьмы, играл с ее языком, наслаждался вкусом и запахом, окончательно повредился рассудком.
А потом она тихо-тихо застонала.
Ведьма!
Словно кипятком обдало, дрогнуло где-то в сердце, прострелило навылет.
Я глухо рыкнул, беспорядочно, лихорадочно гладил тело сквозь одежду: спину, руки, бедра, грудь. Все до чего мог дотянуться, мечтая избавить девушку в моих руках от всех мешающих, раздражающих клочков ткани. Ну, или почти от всех. Темно-бордовые чулки я бы оставил, я бы хотел видеть, как она обвивает меня ногами в этих чулках.
Ведьма!
Я снова глухо рыкнул, спускаясь губами к шее, торопливо расстегивая пуговицы на долбанном воротнике платья, одурманенный запахом, околдованный ею.
— Алекс, — стоном выдохнула Софи мне в ухо, — подожди, — ее руки напряглись, сама она вся напряглась, пробуя отодвинуть меня в сторону. Слова до затуманенного сознания доходили с трудом, смысл не угадывался, но интонация и резкая смена настроения ощущались, как свои.
— Остановись, пожалуйста, — жалобно, разочарованно, раздосадовано.
А, да твою ж… В долгое путешествие в туманные горы!
— Милая, что? Что случилось?
— Нам надо остановиться: не время и не место. Я не хочу… так, — прошептала она, вдруг крепко обняв меня и спрятав лицо на груди, где, как бешеное, бухало и дергалось сердце.
Холодное и безразличное еще совсем недавно.
— Да, да, извини, — я обнял Заклинательницу, положил подбородок ей на макушку и начал поглаживать по спине, успокаивая девушку и успокаиваясь сам, стараясь восстановить дыхание и загнать разбежавшиеся мысли назад в голову. Ведьма дышала так же тяжело, как и я, и отчего-то жалась ко мне, как котенок в непогоду. Но уже через несколько вдохов все вроде бы снова вернулось на круги своя: Софи поспешно отстранилась и, присев, вытаскивала из снега шпильки, избегая на меня смотреть.
Ну нет, ведьма, не выйдет!
Дождавшись, когда последняя шпилька окажется в руке Заклинательницы, я поднял девушку на ноги и принялся застегивать пуговицы ворота.
— Напугал тебя? — на миг оторвал взгляд от собственных пальцев.
— Нет. Скорее, я тебя, — улыбнулась Софи. — Алекс, я…
— Если предложишь не обращать внимания на то, что здесь произошло, клянусь, прибью тебя, — я смотрел в неуверенные карие глаза и большими пальцами гладил нежную шею.
— Я не знаю. Я теперь вообще ничего не знаю, я не хочу терять тебя как друга и…
— Друга? — перебил я девушку, подтвердив свои догадки. — Нет, Софи, я уже очень давно не считаю тебя другом, — я подался вперед, обнял ее, склонился, почти коснулся губами уха. — Почти каждую ночь я вижу, как совсем скоро ты будешь лежать передо мной голой, я буду целовать и ласкать твое тело, и ты будешь стонать в ответ, кричать, извиваться, цепляться за простыню и мои плечи. А за окнами будут сходить с ума ветер и метель, будет завывать вьюга, завидуя нам, желая того, что будет у нас. Подумай об этом, ведьма.
Разве друзья способны на такие мысли?
Я отстранился и заглянул во вмиг потемневшие глаза, услышал, как она судорожно сглотнула.
— Алекс, Зима, Алекс, что ты делаешь?
— Не видно? Соблазняю собственную Заклинательницу.
— Если ты продолжишь в том же духе, то мы отсюда точно не выйдем, — буркнула Софи, скрещивая руки на груди, а я выдохнул, шумно и рвано. Не думал, что с таким напряжением ждал от нее ответа. — А если серьезно, Алекс, я не хочу потерять тебя.
Обещай, что бы между нами ни произошло, что бы ни случилось, ты не отвернешься от меня, я не потеряю тебя.
— Софи, — я закрыл глаза, обнял девушку еще крепче, улыбнулся, — обещаю. Давай просто попробуем.
— Попробуем?
— Да.
— Я… согласна. Только дай время. Совсем немного. И тебе, и мне, чтобы осознать.
— Дам. Все будет хорошо, у нас все получится, веришь мне?
— Очень хочу.
Мы стояли, обнявшись, еще какое-то время, а потом я все же справился с оставшимися застежками, достал с полки шоколад и мы закончили торт, о котором уже успели забыть.
По крайней мере, я — точно. Он, кстати, вышел просто потрясающим.
Мы сидели вечером в ее гостиной, пили морс и жевали пирог, говорили о чем-то несущественном и в то же время очень важном. У меня, на самом деле, была куча вопросов, начиная с Кахимы и заканчивая Лероем и тем, что я увидел не так давно, но…
Но портить этот вечер не хотелось. Такие моменты надо ценить — заворачивать в вощеную бумагу и беречь в памяти — чтобы потом, когда стерва-фортуна в очередной раз покажет голую задницу, когда будет казаться, что все, это предел, достать, откупорить, как бутылку белого вина, хранящую запах лета и солнца, вдохнуть и понять, что нет, я еще, пожалуй, побарахтаюсь. Мне есть ради чего барахтаться.
Не знаю, может, я все еще не мог поверить, но… наряду со спокойствием, с умиротворенностью, где-то на самом дне, в самом темном уголке сознания билась легкая тревога. Не тревога даже — какое-то напряжение. Я словно ждал удара. Очередного.
