Инесса заерзала на месте, прикрыла на миг и открыла глаза, перевела взгляд сначала на меня, потом на Славку. Какой-то беспомощный, растерянный взгляд.
— Может и умели, но это не делает их ведьмами, — пожал я плечами.
— То есть, — Соколова говорила медленно и осторожно, смотря себе под ноги, на мыски изящных синих лодочек, — если я заварила ромашковый чай… тоже в его глазах ведьма?
О, черт…
Я мысленно застонал, отвечать на вопрос не было совершенно никакого желания. Да и не нуждался он в ответе, достаточно было взгляда. Не только моего.
Дуб открыл уже было рот, чтобы что-то сказать, но надрывный, почти истеричный звонок телефона прервал все дальнейшие разговоры.
Через пару секунд телефоны зазвонили и у меня, и у остальных.
— Чтоб его черти драли! — бросил Славка, до побелевших костяшек сжимая, трубку в руке. — Слушаю?
Я поднялся на ноги. Видимо, ждать три дня не придется.
— Едем, — чуть ли не рыкнул «коллега», разворачиваясь на каблуках.
Ничего нового. Все те же все там же…
Я смотрел, как на новой жертве ублюдка застегивают пластиковый черный мешок, и курил. Очередной двор, очередная толпа зевак.
Гад скрупулезно, как гурман, цедил оставшееся вокруг безумие. Старое. Вязкое. Темное.
Что за душу ты ищешь? И почему среди «ведьм»?
Возникла мысль еще раз поговорить с Ошун, только едва ли богиня придет на этот раз. Надо быть полной идиоткой, чтобы наступить на те же грабли дважды. В умственных способностях бессмертной и ее мстительности я, впрочем, не сомневался, так что вариант откровенно так себе.
Но тьма… Она действительно стала сильнее или мне только кажется? Действительно ли у нее настолько мерзкий вкус? Или… Мысль пришла внезапно, стоило выйти из машины и поглубже втянуть в себя воздух. Пришла и уходить не желала. Тревожащая мысль.
В кармане завибрировал телефон.
Сообщение. От Саныча.
— Слав, пришлешь мне материалы, ладно?
Славка вопросительно вскинул брови. Во взгляде легко читались неуверенность и осуждение.
— Я консультирую не только вас. Да и потом, дома мне всегда работается лучше. На первый взгляд эта девушка ничем не отличается от других, но кто знает, может, медики что-то и найдут. В конце концов, если совершенствуется и ускоряется маньяк, тоже самое происходит и с его методами.
— А Сухарь?
— Позвоню сам.
— Ладно, — Славка коротко кивнул, рассеяно махнул рукой, и я направился к своей тачке, вбивая в навигатор адрес.
Не выделяйся.
Москву я знал достаточно хорошо, чтобы обходиться без этого нелепого изобретения, но… Не выделяйся. В этом плане психология здорово помогает. Возможные девиации помогают чуть меньше. Кривая улыбка мелькнула и, словно струсив, тут же исчезла.
Гад продолжал попытки разобраться с непонятным безумием. Давился и извивался, но пытался. Иногда он был исключительно полезен.
Хорошая тварь.
Уже знакомая больница и уже знакомый доктор, стоящий рядом, возле кровати очередного суицидника. Все такой же настороженный и неприветливый, все такой же испуганный.
— Мальчишка выживет? — повернулся я к завотделением, закончив осмотр, стараясь игнорировать писк датчиков и шум компрессора искусственных легких. Как вдохи и выдохи механического чудовища.
— Мы постараемся, но он вышиб себе мозги, так что…
— Если еще жив, значит, не вышиб, — нетерпеливо перебил эскулапа.
— У парня тяжелый ушиб головного мозга, противоударная травма*, отек. Мы смогли достать пулю. Хорошо, что она была резиновая и…
— Хорошо, что у мальчишки руки из задницы, — пробормотал я. — И он не смог себя толком покалечить. И, доктор, — повернул я голову к врачу, — меня не интересует анамнез. Меня интересует, выживет ваш пациент или нет. Придет он в себя в достаточной степени или нет.
— Не могу давать никаких гарантий, — эскулап снова нервным движением поправил воротник халата, дернув за него так, что чуть не оторвал.
Я снова повернулся к суициднику.
Бледный, чуть желтоватый цвет отечного лица, перемотанная голова и трубки, трубки, трубки… И казенная простынь, как саван, чуть ли не до подбородка. Капельницы, катетеры, мешок для сбора мочи, воняет хлоркой, фенолом.
Коротко постучав, в палату проскользнула хорошенькая медсестричка с тележкой. Миленькая, живая, лет тридцати.
— Андрей Викторович, можно?
Доктор бросил на меня короткий вопросительный взгляд, я пожал плечами.
— Заходите, Анна.
Девушка подкатила тележку к кровати. Я все еще считывал информацию и разглядывал парня. Следов других неудавшихся попыток уйти из этого мира на подростке не было. Ни шрамов на запястьях, ни темных борозд на шее, ни маленьких точек от проколов иглой на руках.
Родители пострадавшего сидели сейчас в коридоре, все еще в шоке, жались друг к другу, как котята, насторожено и напряженно реагируя на любое движение, на любого прохожего.
Никто не любит больницы, никто не хочет оказаться здесь, люди склонны винить этот запах, стены, врачей, медсестер, санитарок. Особенно медсестер.
Ставка медсестры в каком-нибудь провинциальном Задрищинске — двенадцать тысяч, ставка менеджера среднего звена в этом же провинциальном Задрищинске — от двадцати до сорока. Вот только смена менеджера не длится по двадцать часов и ему не приходится иметь дело с болью и безумием. «Не идите в профессию!» — прекрасный аргумент. Из того же разряда — «Не болейте!»
Я скривился.
Анна ловко поменяла капельницу, проверила и записала показания приборов, бросила короткий взгляд на пакет с мочой и выскользнула за дверь.
— Вы видели следы у парня на затылке? — нарушил тишину, когда шаги девушки стихли.
— Да.
— Что это может быть, по-вашему?
— Вам версию врача или версию иного?
— Обе.
— Версия врача, — мужичок снял очки, принялся протирать, — это следы от уколов. Версия иного — укусы иного.
Я кивнул, развернулся на каблуках. Гад здесь закончил, я тоже.
— Звоните, если пациент придет в себя. Не откладывая, и…
— Знаю, — мужик выдохнул с облегчением, — никому ни слова.
— С вами приятно иметь дело.
Соблазн выяснить, что тут когда-то делала Мара, оставался велик, но я посмотрел на эскулапа, прикинул, что все же не стоит лишать жизни пусть и хитрожопого, но знающего свое дело иного, и вышел в коридор.
У меня ушло полтора часа, чтобы заскочить домой за вещами и добраться до отеля.
