У них это в генах: делать печальные глаза и строить скорбную рожу. Нормальный человек, да и не человек, смотреть на это спокойно не может. Кстати, маньяки животных терпеть не могут. Статистический факт.
Я направился было к мусорному баку, чтобы выкинуть дрянь, которая была у меня в руках, но бросил на нее быстрый взгляд и застыл.
Да еж твою мать!
В руке в слюнях Крюгера лежала монетка — пять копеек. Пять старых копеек. Гада даже звать не пришлось, он выпрыгнул сам, шипя и высовывая раздвоенный язык. Мне с трудом удалось удержать паразита на месте.
Я тряхнул башкой, позвал собаку и отвел в дом, все еще сжимая в руке проклятую монетку, потом вернулся назад. Вот уж действительно мерзкая баба.
Ника везде поднасрать успела. Даже сдохнуть по-человечески и то не смогла.
Я был зол. Просто в ярости. И мне потребовалось несколько долгих минут и длинных вдохов и выдохов, чтобы немного успокоиться.
Гад нашел все относительно быстро, не прошло и получаса. Ноги промокли моментально из-за выпавшей росы, я умудрился порезать ладонь о траву и посадить батарейку на телефоне, но все-таки собрал все.
Тринадцать старых пятикопеечных монет. От них воняло. Не просто безумием, но практически психозом, ненавистью, завистью.
Я остановился, еще раз внимательно огляделся, пытаясь понять, все ли собрал, и прикрыл глаза. Гаду много времени и в этот раз не потребовалось, он заглотил наведенную дрянь одним махом, почти с той же легкостью, с какой пятиметровый питон проглатывает мелкую мышь.
Губы сами собой растянулись в улыбке.
Я повернулся к дороге и направился к мусорному баку, чтобы все-таки избавиться от пустой теперь находки, потом вернулся в дом, проверил замки и быстро принял душ.
Мара спала посередине кровати, раскрывшись и раскинув руки-ноги. Моя улыбка стала шире. Я поднял одеяло с пола, осторожно подвинул хозяйку отеля, лег рядом и укрыл нас одеялом, все еще улыбаясь.
Кажется, я знаю, как прижать Георгия, точнее Ирзамира.
Идиот.
Как и ожидалось, новости о развоплощении души Мара встретила в штыки. Истерики не было. Было твердое и холодное, как льды Антарктики, «я не хочу об этом слышать». Бесцветное и пустое.
— Шелестова, ты потеряешь «Калифорнию», — не оставляла попыток Элисте.
— Я что-нибудь придумаю.
— У тебя нет времени на «придумаю». Смирись, возьми себя в руки и сделай то, что должна.
Мара стояла за барной стойкой. Эли — с другой стороны, напротив. Хозяйка отеля делала вид, что варит кофе. Возможно, она действительно поначалу пыталась что-то сварить, но минуты через две совершенно забыла об этом и сейчас бессмысленно вертела в руках кружку.
Я пока молча наблюдал за происходящим от двери.
— Не говори мне о том, что я должна или не должна, — огрызнулась Мара, со стуком поставив чашку. — Я сама решу кому и как отдавать долги, — на ее шее и висках вздулись вены, капелька пота скатилась по ключице.
— Ой, давай без этого, — оперлась собирательница руками о стойку, наклоняясь к девушке. — Ты прошла через развоплощение один раз, пройдешь и во второй.
— Иди к дьяволу, Громова, и начальство туда же прихвати, заодно с Советом и их правилами. Задолбало.
Элисте еще немного подалась вперед.
— Задолбало? А представляешь, как задолбало душу наверху? Ты представляешь, что она сейчас испытывает? Но ты настолько эгоистична и себялюбива, что думаешь только о себе. И близнецов держишь по этой же причине…
Мара резко подняла голову, сощурив потемневшие от злости глаза.
— Не впутывай их в это. Они не имеют никакого отношения к…
— Эгоистичная трусиха ты, Шелестова. На кой хрен, ты стала хозяйкой «Калифорнии», если не готова к последствиям? Поиграть решила? Дрянные привычки вспомнить?
Мара вцепилась в стойку.
Я нахмурился. Элисте давила слишком сильно. Неоправданно сильно. Мара готова была взорваться в любую секунду или наоборот… Наоборот было бы хуже. С гневом проще справиться. С «наоборот» могут быть варианты.
— Так может, сама этим займешься? Это же так просто! Когда ты последний раз развоплощала, Эли? Никогда! Поэтому не говори мне, что…
— Ты сделаешь это, — хлопнула собирательница ладонью по стойке. Крюгер, сидевший рядом со мной, прижал уши к голове и жалобно тявкнул. — Не сломаешься.
Повисла тишина. Мара смотрела на Элисте несколько долгих мгновений, по лицу невозможно было ничего понять.
Черт, все-таки передавила.
Шелестова опустила голову, глубоко вдохнула.
— А если сломаюсь? — проговорила девушка едва слышно.
Собирательница отвернулась.
— Тебе придется это сделать, — прозвучало так же тихо.
Громова развернулась и вышла из ресторана, старательно избегая моего взгляда, сжимая руки в кулаки. Плохой полицейский — хороший полицейский. Видимо, сегодня мне отведена вторая роль.
Я засунул руку в карман, проверяя на месте ли ключи, достал их и направился к стойке.
— Пойдем, — я взял Мару за руку и потянул за собой, выключив по пути кофемашину, которая уже как минут пятнадцать просто кипятила воду.
— Яр…
— Пошли, позавтракаем где-нибудь.
— Но…
— Пошли.
Мы миновали холл, вышли на улицу. Рука Шелестовой в моей ладони была холодной, напряженной, слегка подрагивала.
В домашних штанах, майке и кедах она выглядела растерянной и уставшей, но шла за мной практически не сопротивляясь. Смирение — отвратительная хрень, в нем нет ничего благородного и высокого. Никогда не было. Это чувство всегда вызывало во мне отвращение, непонимание и злость. Но сейчас оно играло мне на руку.
Я посадил девушку в машину, запустил увязавшегося за нами Крюгера на заднее сидение, сел сам и завел мотор.
Мара даже на пса внимания не обращала. Смотрела прямо перед собой, потом просто закрыла глаза, откинувшись на спинку сидения. Я собирался с мыслями и планами. Молчание тоже вещь полезная, оно дает передышку, иногда — ощущение невесомости, иногда — ответы, которые, казалось бы, не найти никогда.
Я остановился на первой попавшейся заправке, взял два кофе, два хот-дога и сосиску для рыжего монстра, притаившегося сзади.
Ехать в Москву желания не было. Свернул на ближайшем же повороте с указателем на какую-то деревню, немного сбавил скорость, проклиная ямы и разбитую дорогу.
Не знаю, сколько мы петляли по узким улочкам, но в конечном итоге я припарковался на окраине и заглушил мотор.
Шелестова молчала. Но снова покорно вышла из машины, когда я отрыл дверцу, Крюгер выскочил без дополнительных намеков. Вылетел из салона и, лая на всю округу, понесся к реке.
