— Может, примем душ вместе? — решила девушка сменить тактику. — Попробуем что-то новое.
— Это ничего не изменит.
Кукла снова ничего не ответила, обошла меня и принялась стягивать платье.
— Даже так? — снова приторное мурлыканье.
— Тем более так. Уходи, Ника, мне надо работать.
— Мудак! — взвизгнула девушка и попыталась залепить мне пощечину. Я перехватил руку, поправил платье.
— Как скажешь.
— Ты пожалеешь.
— Едва ли, — покачал головой и подтолкнул Веронику в сторону коридора.
Она схватила сумочку, швырнула мне под ноги ключи и выскочила за дверь.
— За руль не садись, — посоветовал перед тем, как закрыть дверь, и все-таки отправиться в душ.
Пицца наверняка бесповоротно остыла.
Я жевал разогретый в микроволновке ужин и меланхолично просматривал информацию, которую к этому моменту успел найти Тим. Хакер пробил Инессу, Сашку, Дуба и еще нескольких ребят. Ничего интересного в документах действительно не было. Так, незначительные косяки, но не более. Но файлы были достаточно поверхностными, глубоко Крок еще не копал, просто не успел. Поэтому списывать пока со счетов хоть кого-то было рано.
В четыре часа утра я закрыл ноутбук и набрал Саныча.
— Я тебя убью, — донеслось мне в трубку минуты через четыре.
— Зло бессмертно, — отчеканил ровно, сжимая переносицу.
— Хоть по делу звонишь? Нашел что-то?
— Да и нет.
— Яр! — рыкнул как-бы-начальник.
— Пока ничего не нашел. Звоню по делу. Мне на охоту надо, Саныч.
— Твою ж… — и тишина. Долгая тишина. Почти мхатовская пауза.
— Саныч…
— Я думаю, — оборвал меня мужик. — До шести утра потерпишь?
— Зависит от цели.
— Сильных сейчас нет никого. Но в шесть будут брать наркопритон, адрес отправлю и группу предупрежу. Только главного не трогай, — наступила моя очередь молчать. Долго молчать и думать.
— Мне не нравится тишина, ты еще там? — поинтересовался Саныч.
— А мне не нравится твой вариант. У меня есть свой, лучше. Скажи, с Емельяновым уже все закрыто?
— Ты… Я не смогу провести тебя. Не так быстро.
— И не надо, — оборвал я друга. — Сам разберусь.
— Ты уверен?
— Да.
— Прикрыть надо?
— Нет, к часам восьми утра должен управиться.
— А по делу совсем ничего?
— Ничего такого, о чем тебе следует знать. Скажи, ты Сухарева давно знаешь?
— Прилично. Он нормальный мужик и едва ли связан с делом.
— Может быть, — пальцы отбивали дробь на крышке Мака. — Ладно, мне пора, Саныч. Как только что-то появится, сообщу. Но ждать тебе придется до-о-о-лго.
— Господи, какой же ты…
— Гад? — хмыкнул я.
— Именно, — послышалось такое же хмыканье в трубке. — Иди уже, удачной охоты.
— Ага, еще скажи: «ты и я одной крови, бро»
— Нет ты не гад, — отозвался типа начальник, — ты — законченный засранец!
— Как скажешь, — я отключился и поднялся с пола, надо было, действительно, поторопиться.
Казенная форма выглядела так, будто ее сначала неудачно постирали, потом так же неудачно высушили, а уже потом ее старательно пожевала собака. Я скривился, и тут же передернул плечами.
Сноб. Какая тебе разница, как выглядит форма? Не на прием собираешься, в конце концов, и даже не на прогулку.
А уже через час я заходил в камеру Емельянова. По удачному для меня стечению обстоятельств, в одиночку. Мужик не спал, лежал на спине и смотрел пустыми глазами в щербатый потолок, очевидно, считая трещины. Хотя я сильно сомневался в том, что он умеет считать. Сзади меня неподвижно стояли охранники.
— Выйдите и останьтесь у дверей, — едва повернул я голову вбок.
— Но…
— Выйдите, — прямой приказ. А моего прямого приказа ослушаться еще никто не мог. Я действительно иногда напоминал себе старого, мудрого, бесполого Каа. Такой же древний и такой же безразличный почти ко всему, кроме охоты.
Охрана подчинилась и закрыла дверь.
Емельянов слегка приподнялся на локтях, склонил голову сначала в одну, потом в другую сторону, невероятно тонкие губы превратились даже не в нить — в паутину. От него тянуло болезнью еще сильнее и еще больше, чем когда мы встретились впервые.
— А я тебя помню, — левый уголок губ мужика, словно сам по себе, пополз вниз, правая сторона лица при этом осталась неподвижной, — ты — добрый доктор. Почти как Айболит, тебе только пиявок в банке не хватает. Зачем ты пришел, добрый доктор?
— Дать то, чего ты хочешь больше всего, — наконец-то удалось поймать взгляд Емельянова.
Все. Отпрыгался. Урод.
— Смотри внимательно, не отвлекайся, — протянул я, а заключенный уже начал вставать на ноги. Его безумие было огромно, его темнота еще больше. Мне почти не терпелось ее коснуться. Ждать было невыносимо, но… необходимо. Надо, чтобы она полностью показалась, чтобы не осталось и капли.
Я не отводил взгляда от тусклых зеленых глаз и показывал ему его же жертв — связанных, изломанных кукол с гримасами ужаса на изувеченных лицах, ожогами. Емельянов любил не просто причинять боль, нет, это было для него слишком просто. Псих любил пытать. И совершенствовался с каждым убийством все больше и больше, все изощреннее и страшнее становились его пытки. Род занятий он себе выбрал под стать — киллер. Хорошего, профессионального стрелка поймать обычно невероятно сложно, но Емельянов профессионалом не был, был просто безумцем, поэтому его и взяли. И вот уже как год он сидел в одиночке на пожизненном.
Мужик стоял и смотрел мне в глаза, и левая сторона его лица теперь кривилась в улыбке, а я наконец-то смог почти ощутить на языке вкус его темноты и безумия. Жженый сахар, не карамель и даже не сироп. Это был именно жженый сахар, почти превратившийся в угли. И каждый раз, убивая, именно этот вкус Дмитрий чувствовал на языке. Сладко-горький жженый сахар. И крики убитых стояли у меня в ушах: за все надо платить. Я давно к этому привык и научился почти не обращать внимания.
Пора.
Я положил руку Емельянову на плечо и улыбнулся. Мужик дернулся, глаза его распахнулись шире, я не чувствовал и не слышал ничего. Только жженый сахар — вкус его безумия. Безумия, которое даст мне энергию и силу, без которого наружу вылезет мое собственное. И оно будет гораздо страшнее, чем все то, что может представить себе мужик, сейчас пытающийся вырваться, вынырнуть из моих глаз, освободиться от мои рук.
Скорее всего, он кричал, скорее всего, кричал громко.
