Благодаря Маре и ее наводке. Тот самый заброшенный спортивный комплекс, каким-то чудом избежавший участи быть превращенным в очередной бестолковый торговый центр. На окраине Москвы, в самой заднице географии.
Людей, конечно, не взяли. Я собрал своих. Сухарь матом орал долго.
Но такое чувство, что орал просто, чтобы спустить пар. Подполковник никогда идиотом не был, прекрасно понимал, что люди с нефилимом не справятся, а с нефилимом и бесом — и подавно. Ребята в отделе на меня смотрели как на предателя, но эти взгляды я переживу. Чего уж там, переживу без особых проблем и достаточно легко уже через пару часов. В конце концов, мне еще только предстоит их по-настоящему предать… Кого-то одного из них, и, кажется, я начал понимать, кого именно.
Ненавижу психов. Ненавижу за то, что каждый из них, прежде чем попасться, норовит протащить тебя на брюхе через все коридоры и закоулки по битому стеклу собственного безумия, рассказать очередную гребаную историю издевательств, унижений и боли. Соплей, страданий, кровищи.
Иногда причину помешательства можно было понять, иногда нет. Когда нет, почему-то легче. Очевидно, потому, что сквозь морду чудовища не проглядывает лицо разумного, способного испытывать понятные, простые, объяснимые эмоции существа. Человека или иного.
Интересно, на кого я охочусь сегодня? На живое существо или на конченое чудовище?
Огромное ободранное, как бездомный пес, здание встретило нас темными провалами забитых фанерой окон, обшарпанным серым кирпичом, травой по колено и тишиной. В нем не было ничего пугающего: просто старое, заброшенное здание, если не считать запаха смерти, крови и страданий в воздухе.
Неумелые, кривые граффити — творение рук местной гопоты — на стенах, консервные банки, бутылки пива, использованные шприцы и презервативы, собачье и не только дерьмо — под ногами, запах мочи и свалки — в воздухе. О, этот дивный, новый мир.
— Господи, что ж они себе места-то выбирают одно гаже другого? — проворчал едва слышно Рынский, поправляя балаклаву. — Хоть бы раз розовые обои и цветочки на окнах увидеть.
— Пыль, — прошипел Борька, — завали! Цветочки на его могилку потом принесешь… Если будет куда нести.
— Задница, ты, Святоша, — ответил Рынский.
— Секси-задница, — гоготнул местный клоун. — Чего о тебе не скажешь.
Их короткие, беззлобные, впрочем, перепалки стали уже традицией, поэтому никто внимания не обращал.
— Ты не передумал? — прошептал Стомат, обращаясь ко мне. — Входим через парадное?
— Не передумал. Пломбируй.
Мы замерли возле входа, пока Егор запечатывал остальные окна и двери. Цыган в седьмом поколении, он прекрасно знал, что делать. Таких, как Егор, было мало — ключник, способный открыть и закрыть любую дверь, как обычную, так и между сторонами. Саныч как-то поругался с ним из-за какой-то херни, Косан запер его в толчке. Дверь сломать не вышло. Саныч в клозете просидел шесть часов, матерился потом так, что штукатурка от стыда со стен отваливаться начала.
Серые руны тихо ложились на окна, провалы в стенах, двери… Текли секунды.
Я отошел на несколько шагов от ребят, размял шею, выпустил на волю гада, принюхиваясь, ощущая. Он был здесь. А вот есть ли сейчас… Слишком много всего намешано. Но след свежий.
Я уехал еще до того, как фоторобот был составлен. Сухарь обещал скинуть на мобильник физиономию и ФИО урода, когда им удастся что-то откопать. Я надеялся, что удастся быстро. Но пока телефон признаков жизни не подавал.
Я еще раз втянул носом воздух, растер на языке ноты смешавшегося безумия и страха убийцы и его жертв.
Георгий тоже был здесь. Но был давно. Пчела или не пчела — вот в чем вопрос. Хотя теперь уже без разницы, бесу недолго осталось. И ему нереально повезет, если первым его найдет кто угодно, кроме меня. Даже если это будет его хозяин.
— Готово, — повернулся ко мне Стомат.
Я кивнул. Пыль протиснулся мимо нас с предвкушением в глазах и улыбкой под балаклавой, поднялся на крыльцо, тихо, как кот.
Мы двинулись следом.
Мишка положил ладони на заколоченную дверь, и она осыпалась темной трухой, практически беззвучно. Легкий шорох, как тихий ветер.
Я еще раз втянул носом воздух: что-то живое было там… внутри… в темноте. Безумие, как жар турбины, рванулось ко мне. Гад наслаждался, но продолжал вести меня в нужном направлении. Вот только меня совсем не радовало то, что я чувствовал. И чем дальше мы продвигались, тем не радовало все больше.
Внутри оказалось гораздо чище, чем было на улице. Ни следов бомжей, ни местных гопников, ничего из того, что ожидаешь увидеть в подобном месте. Только облупленный когда-то голубой, а теперь покрытый плесенью кафель, куски бетона, старые дерматиновые кресла, покореженные, покрытые ржавчиной крючки в раздевалке, сгнившее дерево стойки кассы, даже…
— Сегодня твой счастливый день, — тихо осклабился Святоша, обращаясь к Рынскому, указывая пальцем на огромный расколотый горшок, из которого торчала ножка фена. Раньше такие фены были везде — как шлем пришельца из старого фильма про космос.
Пыль показал ему средний палец.
Чем ближе мы подходили к помещению с бассейном, тем отчетливее пахло кровью. Свежей кровью. Запах стал совсем ярким, когда мы прошли мимо раздевалки и малой ванны, так, кажется, когда-то давно называли детские лягушатники, бассейн для совсем мелких.
Тихий, едва слышный вздох раздался со стороны закрытой двери.
Бля!
Я ускорил шаг, пнул дверь, почти снеся ее с петель, уже не стараясь быть тихим и незаметным. Уже все равно.
Ребята, ничего не понимая, вбежали следом, я слышал их шаги за спиной, но останавливаться не стал, спрыгнул в чашу бассейна.
Внутри, прикованная кандалами к вбитому в пол кольцу, лежала девушка. Изувеченная, но еще живая.
— Звоните Сухарю и Санычу, вызывайте неотложку, ублюдка тут нет. Пыль, помоги! — оторвал я ребят от разглядывания «интерьера».
Почти все кругом было в крови — в каплях, брызгах, подтеках. Какая-то модификация железной девы стояла рядом с тем местом, куда я спрыгнул, стол, заваленный инструментами, клетки, распятье, веревки, кандалы. Пыточные инструменты на любой вкус, цвет и размер, способные сломать любого. Чтобы резать, кромсать, давить, колоть, растягивать, ломать… Истязать всеми возможными способами. И слова молитв кривыми острыми буквами на стенах.
Пыль прикоснулся к кандалам, Леший стянул с себя куртку, укрыл обнаженную девушку, дотронулся до ее лба:
— Спи, — приказал Илья, и несчастная перестала стонать. — Я могу ее подлечить немного, — повернул мужик ко мне голову. — Так, чтобы не вызвать подозрений, но чтобы она гарантировано дотерпела до скорой и выжила.
— Действуй, — разрешил я, осматриваясь.
— Вот мудло, — прокомментировал Стомат, приседая на корточки рядом. — Он ей позвоночник сломал?
