— Что еще скажешь? — не выдержал в итоге мент.
— Что еще…
— Расскажи о ней, — кивнул мужик. — Я знаю, ты увидел больше, чем я да и кто-либо из ребят.
— Ладно, но это пока только предположения. Скорее всего, если бы ты встретился с Мариной года три-четыре назад, ты бы ее просто не узнал — карьеристка, успешная, холодная, жесткая… Таким в спину, обычно шепотом, бросают короткое «сука» и стремятся убраться с пути. Мужика постоянного, скорее всего, не было. Любила и ценила комфорт, пахала как лошадь, тщательно следила за собой. Но года три-четыре назад что-то случилось. Что-то серьезное… Может, умер кто-то или предал, подставил по работе. Не знаю… Но катализатор однозначно был. Оправиться от удара Марина не могла примерно полгода. Через полгода уехала на Кубу, пробыла там около трех месяцев, вернулась и… начала заниматься тем, чем занималась. Резко поменяла круг знакомых, привычки, образ жизни. От старого остались лишь фитнесс и салон красоты раз в месяц-два. Не думаю, что она поначалу серьезно относилась к вуду. Скорее, как к развлечению, баловству, шалости. Это щекотало ей нервы, приносило моральное удовлетворение. В какой момент она сама поверила в обряды и заговоры, я не скажу, но поверила совершенно точно: спальня очень яркое доказательство, почти неоновая вывеска. Не станет человек просто так класть под кровать куриные кости и запихивать соль под пороги. Не в квартире, в которой живет. При всем при этом Марина не отрицала цивилизацию, не была социопатом, да и к психически нестабильным ее отнести сложно. В ее мире вудуизм и технология уживались вполне мирно.
— Считаешь, ее убил кто-то из клиентов?
— Очень соблазнительная мысль, — хмыкнул я.
— Что-то не слышу в голосе энтузиазма.
— Не верю, что это кто-то из клиентов, если, конечно, он не рецидивист и это не десятое его убийство. Мы ничего не нашли, до сих пор не знаем, где ее убили. Слишком чисто, слишком аккуратно.
— Повезло?
— Может, конечно, но слабо верится в такое колоссальное везение.
— Твои предположения тогда? — спросил Сашка, паркуясь у отделения.
— Не знаю пока. Сначала надо понять, от чего она все-таки умерла, а то остановка сердца слишком размытое понятие.
— Знаю. Я каждый день криминалюгам звоню, пока ответ прежний: «Ждите», — хмуро кивнул Дуб, вцепившись в руль. — Будет второе убийство, — убежденно проговорил он через несколько секунд.
— И второе, и, скорее всего, даже третье, — подтвердил я. — А поэтому надо шевелиться: для начала все же просмотреть списки клиентов, тщательнее порыться в документах и ее жизни.
Сашка лишь горестно, наигранно вздохнул и вылез из машины, я хлопнул дверцей следом.
Остаток рабочего дня прошел в каком-то ленивом перебирании бумажек и написании отчетов. Я составил более или менее правдоподобный профиль жертвы, скинул его Сухарю и поспешил убраться.
Дел было, действительно, невпроворот.
И сложнее всего оказалось найти даже не гребанный LSD, сложнее всего оказалось достать настоящие кубинские сигары и золотую чашу. Утешало одно: неподъемную миску потом можно будет переплавить и пожертвовать в детский дом. Саныч охренеет, когда ему придет счет. Не то чтобы у меня не было денег, но… Я же гад, мелочь, а приятно.
В гостиной пришлось сделать перестановку: отодвинуть к стене мебель, скатать ковер, убрать подальше разные мелочи, в том числе и ноутбук, и выдвинуть на середину столик, создавая импровизированный алтарь.
К десяти вечера я управился, золотое убожество было наполнено ромом и перцем чили, таял свечной воск от пламени, безбожно уродуя белую дубовую поверхность стола, ананас, лимоны, физалис, бананы, апельсины и мандарины лежали рядом с чашей, нехотя и лениво тлела та самая кубинская сигара, вышибая слезы, заставляя морщиться от запаха.
Я опустился напротив, оперся спиной о диван, выругался громко и с удовольствием и закинул в рот колеса, осушив два стакана воды.
Приход в этот раз был каким-то особенно болезненно-мерзким.
Я пялился на лимоны, слишком яркие, тошнотворно кислотные, причиняющие боль глазам, и переставал чувствовать себя. Руки, ноги, голова, тело.
Пламя свечей дрожало, в сигарном дыму начали проявляться какие-то лица. Лица из далекого прошлого и настоящего, красный тающий свечной воск превратился в лужи крови. Гудение стояка сначала превратилось в завывание ветра, потом перешло в шепот и чьи-то голоса. Они шептали и звали, тоненькими, мерзко несчастными голосами задавали вопросы на непонятном языке, неизвестном языке, давно забытом языке.
Пора.
— Алафия Ошун! Олофи с тобой, Божественная Королева, Мать Любви и Красоты. Из щедрот своих помогающая в земных нуждах наших. О, Ошун, самая любимая и прекраснейшая из Богинь. О, Ошун, самая сострадательная из Матерей. Ошун Мафери Фун. Дождь своего благословения излей на нас и нужды наши. Ийе кари Мама Кинья. Ты, кто есть чудеснейший Фонтан божественной любви. О, единственная, кого я люблю Вечно! Ошун Мафери Фун… Приди и вещай, — попробовал сначала на русском. Дурацкая идея, но копаться в собственном больном и воспаленном сейчас сознании, витающем где-то отдельно от меня, не хотелось.
Конечно, ничего не получилось.
Я набрал в грудь побольше воздуха, собрался, насколько это было возможно, и начал по-новой.
— Pour ma mere, Oshun, reine des rivieres, des lacs, des cours, des chutes d'eau. Belle Oshun, la puissance feminine, la beaute erotique, la reine de la sensualite. Pres de la cascade, ma mere Oshun se repose souvent. Aie Yeou! Entendez mes prieres, Oshun. Acceptez mes offrandes. Entrez dans ma coeur, dans mes bras, dans mes jambes. Entrez ici. Dansez avec moi[1], - собственные слова для вызова звучали громко и… я, словно слышал себя со стороны, в глухом эхо какого-то слишком маленького и тесного помещения.
Время растянулось, сжалось, а потом просто перестало иметь значение. По-прежнему лица из табачного дыма продолжали корчить мне рожи, по-прежнему надсадно скулил о чем-то стояк, задавая и задавая свои бесконечные вопросы странным трубным шепотом, по-прежнему бил по глазам кислотно-лимонный. Я по-прежнему не двигался, всматриваясь в пламя свечей, сливаясь с ним, паря над ним, охватывая взглядом все и тем не менее ни видя ничего, не различая цветов.
Она пришла с запахом сладких духов из африканских цветов, меда и молока. Темнокожая, в золотом, сотканная из сигарного дыма, нематериальная. Провела тонким пальцем по краю чаши, окунула в ром и перец, достала, облизала. Откусила от дольки ананаса.
— Bonsoir, Ошун, — проговорил или проорал я?
— Bonne nuit, Damballah-Wedo, — поприветствовала богиня, заставив скривиться. Дамбала Ведо… Ну-да, ну-да… Гад.
И следующая отстраненная мысль: «Уже ночь?»
— Nous avons une longue nuit devant,[2] — словно прочитав мои мысли, ответила богиня.
Воспаленный мозг с трудом справлялся с переводом. Она только что пообещала мне долгую ночь…
