— Достаточно, — по-детски скрестила она руки на груди.
Я прыснул.
— Прекрати ржать, чудовище, — поднялась девушка на ноги. — Я не катаюсь. Лучше ролики.
— Роликов у них нет, да и не проберемся мы на роликах, — скрыть улыбку никак не получалось. Шелестова была очень смешная, такая вся серьезно-недовольная, напряженная. — Мы поедем медленно.
— Волков, ты, похоже, не совсем понимаешь, — посмотрела хозяйка отеля мне в глаза, отрывая взгляд от велосипеда. — Ты поедешь. Я пойду рядом.
— Не может быть так все плохо, — я прислонил свой велосипед к лавке, взял ее транспорт за руль и сидение, поставил ровно. — Давай, залезай.
— Гад, — шумно вздохнула Мара и очень неуверенно, очень осторожно села.
Я отпустил сидение, выпрямился, удерживая только руль.
— Не отпускай! — взвизгнула Мара, зажмурившись и вцепившись в ручки так, что побелели костяшки пальцев.
— Не паникуй, — выдавил, с трудом сдерживая смех. — Расслабься, найди равновесие.
— Ты издеваешься? Как можно на этом расслабиться? Это же… Он тяжелый, двухколесный, как им вообще можно управлять нормально?
— Ты же катаешься на роликах…
— Сравнил божий дар с яичницей, — Шелестова поставила обе ноги на землю. — Ролики — это продолжение ноги… Они не улетят, не упадут, не выскользнут, я на них свое тело чувствую и контролировать могу… А это… Как это можно контролировать?
— Мара, давай просто попробуем. Я тебя держу.
— Ты на роликах катаешься? — вдруг сменила она тему.
— Нет.
— На коньках?
— Нет.
— В следующие выходные мы идем в парк Горького, и я учу тебя кататься на роликах.
— Шелестова…
— Око за око, — улыбнулась она не очень добро.
Я покачал головой, вздохнул и согласился.
— Ставь ноги на педали, — я плотнее обхватил руль. Мара снова страдальчески вздохнула, но просьбу выполнила, выражение ее лица при этом оставалось подчеркнуто трагичным.
А через полчаса я понял, что покататься сегодня действительно не выйдет. То есть выйдет, но не так, как планировалось изначально. Расслабиться у девушки не получалось, руль она сжимала слишком крепко, равновесие находила через раз на третий, и на все мои попытки перестать ее поддерживать отвечала тем, что тут же ставила ноги на землю или спрыгивала, зажмурившись. В общем, через полчаса мучений я отдал ее велик, поменял свой на более удобный и вернулся к Маре.
— Придется тебя везти, — вздохнул наиграно, указывая на руль.
— Я не сруль, я чебурашка? — спросила Шелестова непонятное, с опаской подходя ко мне.
— Что?
— Старый анекдот, — качнула она головой. — А это…
— Я тебе упасть не дам, — заглянул девушке в глаза. — Не будь трусихой, Мара.
— Сам дурак, — вдруг широко улыбнулась она и без труда устроилась на руле. — Не дай бог уронишь… — предупредила весело, глядя через плечо.
— И что? — я оттолкнулся, поставил ноги на педали.
— Никогда больше твою футболку не надену, — расхохоталась Шелестова, я рассмеялся следом, просто не удержавшись.
В бору одуряюще пахло хвоей, прелой листвой, было влажно. Асфальтированная дорога, широкая в самом начале, метров через триста разделилась на несколько протоптанных тропинок, жужжала мошкара, чирикали воробьи, мы даже белку видели, деловито сидящую на ветке и не обращающую на нас ровным счетом никакого внимания, занятую то ли шишкой, то ли чем-то еще, найденным в лесу.
Докатился…
Эта белка казалась чем-то совершенно нереальным.
Из-за высоких разлапистых сосен вокруг царил полумрак, было достаточно прохладно, с реки дул легкий ветерок.
Мара болтала ногами и вертела головой по сторонам, улыбаясь.
Здесь дышалось легче, думалось проще, ощущалось свободнее. Время растянулось, превратилось в бессмысленное ничто, утратило вдруг всю напускную значимость и пафосность. Был только момент, этот и следующий, новый с каждым поворотом педалей, движением колес, вдохом и выдохом. Иногда точно такое же ощущение возникает на пустынной дороге, ночью, когда становится не важен конечный пункт назначения, когда, кажется, что вот так ехать можешь целую вечность, просто следуя изгибам серой ленты, когда мерцает желтый свет фар, редких фонарей, когда кто-то рядом наливает тебе в стакан термоса горячий крепкий чай, щелкает каналами похрипывающего временами радио, роется в бардачке. Когда проплывающие за окном улицы неизвестных городов ласкают теплом окон и мелькающими в них силуэтами людей, которые ужинают, делают с детьми уроки, смотрят новости, непременно по Первому. Это простые, обычные люди, со своими страхами, мыслями, переживаниями, заботами, но… В такие моменты ты не думаешь об этом, ты думаешь, знаешь, что у них все хорошо. Просто не может быть не хорошо, потому что именно об этом шепчет тебе на ухо дорога и человек рядом. А потом снова пустынная серая лента, и новый голос по радио, и новый город или деревенька.
— Мара, — позвал я тоже погрузившуюся в свои мысли девушку.
— Да?
— А когда у тебя отпуск? У тебя же бывает отпуск?
— Бывает, — кивнула хозяйка отеля. — Но… тут все сложно. По плану должен быть в начале сентября, а там… как пойдет. А что?
— Поедешь со мной?
— Куда? — она даже обернулась.
— Не знаю, — пожал плечами, направляя велосипед к песчаной косе. — Все равно. Хочешь, на Урал, Калининград, Тбилиси, Минск, София, Краков… В Гурзуфе в сентябре хорошо. Шелестова тихо рассмеялась, хорошо рассмеялась.
Я остановился, дождался пока Мара слезет с велосипеда, слез сам, прислонил его к стволу. Девушка молчала, смотрела внимательно куда-то в сторону и не произносила ни звука.
— Поехали?
— А знаешь, — тряхнула она головой, поворачиваясь ко мне, — поехали, — и смешинки сверкнули в светло-серых на солнце глазах.
Господи, ну разве можно было удержаться от того, чтобы не поцеловать ее? Вот такую — шальную, беззаботную, слегка раскрасневшуюся от летнего солнца, с выбивающимися из-под кепки растрепанными ветром волосами, укрытую ажурными тенями сосен, очень соблазнительную.
Нельзя.
И я поцеловал. Схватил на руки, оторвал от земли, быстро коснулся губами ее губ, кончика носа, виска. Мара улыбнулась и взъерошила мне волосы, снова тихо рассмеявшись, а когда я наконец-то поставил ее на ноги, взяла меня за руку, потянув вниз, к берегу.
Мы сняли кроссовки, чувствуя ногами горячий песок, дошли до старого причала. Когда-то здесь ходили огромные неповоротливые угольные баржи и прекрасные белые корабли, теперь — только прогулочные катера. Но причал остался и сохранился вполне неплохо, только кое-где осыпались в воду несколько кирпичей.
