Я с трудом поднимаю руку. С диким усилием, с болью. Поднимаю совсем чуть-чуть, буквально на несколько сантиметров. Хочу коснуться…
Пальцы дрожат, вдоль позвоночника снова испарина, воздуха в легких так мало, что его остатки режут, как ржавые края старого кинжала, неспособного уже жалить, но еще хранящего память о чужой боли.
Рука весит тонну. Уходит вечность и больше, чтобы согнуть ее в локте, еще столько же, чтобы поднять достаточно высоко. Пальцы дрожат.
Фигура корчится все сильнее и сильнее с каждым моим движением. Подается от меня назад, изгибается, извивается, ускользает. Края рваные, изъеденные, тают в вихрях и искрах, исчезают, как и воздух, искажаются все сильнее.
Боль прошивает насквозь, мгновенная, как стальной, заточенный прут.
Напротив теперь только верхняя часть тела, скукоживается, уменьшается, блекнет. Больше рваных краев и острых выступов, будто пламя все еще терзает невидимую мне одежду, плоть, заставляет кипеть чужую кровь.
Я касаюсь огня.
И прежде, чем оглохнуть от крика и рева взметнувшихся языков, прежде, чем ослепнуть от кровавой вспышки, прежде, чем свалиться, вижу, как сзади мерцающей фигуры вырастает еще одна, больше, темнее, яростнее.
…яд человеческих душ самый опасный…
И я падаю, закрываю глаза, втягиваю полную грудь воздуха, сжимаю собственную голову, потому что от боли из глаз катятся слезы. Боль взрывается не на кончиках пальцев, которыми я касалась пламени, она в голове и груди. Крошит на части, вгрызается и впивается. Ненасытная, яростная тварь. Темная. Выдирает из меня целые куски, кромсает.
Я позволяю себе тихий, протяжный вой, сквозь зубы, упираюсь дрожащими, налитыми свинцом руками в дерево пола, скребу доски ногтями. Дышу.
Вдох и выдох.
Медленно, сосредоточено. Чтобы снова не застонать, чтобы не заскулить. Даже сегодня в Игоре не было так мерзко и так больно, как сейчас. Прогулка в Ховринку по сравнению с тем, что я чувствую теперь, как поездка в сраный Дисней Лэнд.
Я восстанавливаю дыхание, стоя на коленях, цепляюсь взглядом за деревянный узор под руками. Мне надо за что-то зацепиться, чтобы вернуться, осознать реальность. Чуть дальше от правой руки поблескивает хромом чертова зажигалка, белеет сигарета.
Звуки и запахи возвращаются медленно, ощущения собственного тела тоже. Я не чувствую ничего, кроме боли, еще какое-то время. Она накатывает порывами ветра, то сильнее, то слабее, разнося по телу жар, прошивает насквозь и выходит липкой испариной на лбу и груди, дрожью в пальцах.
Вдох и выдох.
Пеплом на губах.
Реальный ветер, легкий бриз после реального дождя, остужает голову, приносит с собой реальные запахи и ощущения, звуки леса-кита.
Вдох и выдох.
Получается разогнуться, подхватить зажигалку и сигарету, сесть, прислонившись к стене под окном. Все-таки закурить. Дым скользит по горлу в легкие, скребет нутро кошачьими когтями, делая реальность отчего-то ближе. Язычок огня в зажигалке – всего лишь язычок огня. Не кровавый, обычный.
И я закрываю глаза, делаю следующую затяжку, не пытаюсь разобраться в том, что произошло. Не сейчас. Сейчас мне нужна передышка. Голова все еще трещит, все еще давит на грудную клетку, мне все еще жарко.
Но я не двигаюсь. Сижу под окном и втягиваю в себя едкий дым, открываю и закрываю дурацкую крышку, слушая металлический лязг и тихий шелест перед очередным появлением пламени. Это странно успокаивает.
Я докуриваю и поднимаюсь.
Ноги немного подрагивают, одежда липнет к влажному телу, дрожат пальцы. Меня шатает, когда я делаю первый шаг, шатает сильнее после второго. Но я все-таки проскальзываю назад в дом. Зарецкий и Дашка все еще о чем-то разговаривают, и я поднимаюсь наверх, так и оставшись незамеченной. Стаскиваю шмотки на ходу, роняя их на пол, не включаю свет.
Мне нужна ванная и горячая вода, мне надо расслабить все еще напряженные гудящие мышцы, мне надо подумать о том, что только что случилось. О том, что случилось до этого, обо всем, что я видела и слышала.
Стон срывается с губ, когда я погружаюсь в воду. И я сама сейчас не могу ответить на вопрос: от боли или удовольствия.
Я опускаю голову на бортик и закрываю глаза, и только сейчас чувствую усталость. Она наваливается, как чугунная плита, будто небо рухнуло, придавливает. Я не сплю, но где-то на грани. Вяло ворочаются мысли.
Мертвые ведьмы, собиратели и Ховринка, бывший смотритель, сошедший с ума из-за потери дочери, Аарон и Дашка.
Вязкая, липкая дрянь вместо душ, темнее ада, старше земли под ногами, будто восставшая из бреши. И голос в моей голове, настойчивый и упрямый. Бесполый шелест в самое ухо.
Доронин и Ковалевский.
«Безнадега».
Вода остывает, все медленнее ворочаются мысли.
Ему нужны тело и души, чтобы жить. Ему нужна сильная душа, чтобы проявиться в этом мире. Он кормится болью, страхами и грехами, адом.
Одни и те же мысли, по кругу, как музыка на репите. Тело вялое и слабое.
Вода совсем остыла, но я не могу пошевелиться, даже руку протянуть не могу. Усталость выжимает, как тряпку.
Я почти отключаюсь, когда слышу за дверью шаги, когда свет бьет сквозь веки по глазам, заставляя морщиться и сильнее зажмуриться.
- Лис…
Аарон.
Руки Зарецкого смыкаются вокруг через миг, он достает меня из воды, несет в комнату. Ворчит. Он смешно ворчит: гортанно. От него пахнет грехом и совсем немного вином, он снова горячий и жаркий, под моими пальцами натянуты мышцы, сердце ровно стучит в груди.
- Вода совсем остыла, Эли.
- Угу, - соглашаюсь с ним, скользя руками по ткани футболки.
- Устала? – тихо шепчет в волосы, укладывая в постель. Капли воды на теле вызывают мурашки, вода стекает с кончиков волос. Как разряды тока. Сонливость и усталость слетают в один миг, как будто ничего и не было. Но…
- Я мокрая, - кривлюсь, все-таки открывая глаза, пробуя приподняться, вернуть оторвавшегося от меня Аарона назад. Я хочу его касаться, мне нужно его тело, его жар. Как будто его прикосновения вливают в меня энергию, дают силы, возрождают к жизни.
Но Зарецкий перехватывает мои руки, нависает, тут же укладывая назад.
- Я чувствую, - отвечает протяжно, втягивает с шумом воздух.
В комнате горят только споты над шкафом, прячут в тени черты его лица, обрисовывая контур сильного тела, играют бликами в волосах. Он очень близко, его запах обволакивает, ладони на моей талии, на обнаженной коже, вытесняют из головы все остальное. Я притягиваю падшего к себе, кусаю нижнюю губу и скольжу языком в рот.
Пошло все к черту.
Он нужен мне. Сейчас, немедленно или я сойду с ума окончательно.
