- Да.
- Удачи с этим, - усмехаюсь. – И терпения.
- Иди на хер, - цедит Гад и завершает звонок. А я все еще растягиваю губы в подобии улыбки, убираю мобильник в карман и мерцаю к Ковалевскому, заранее считая до десяти. Терпение понадобится и мне. Много терпения.
На Смоленке - квартира недособирательницы, и Ковалевский явно зря выбрал именно это место, чтобы приучить Куклу к смерти. Вот совсем зря, не с ее, прости Господи, мировоззрением и зашкаливающим инфантилизмом. Вообще я слабо понимал, почему именно светлому досталось сомнительное удовольствие по введению девчонки в мир иных, почему Глеб не приставил к ней кого-то из действующих собирателей. Хотя… Возможно, Ковалевский только и делает, что объясняет Кукле основы. А на теорию его вполне должно хватить.
Но… Кукла теперь, к счастью, не моя забота, и не мне решать, куда и как ее приводить. Аминь.
Я даже стараюсь проявить некоторое подобие вежливости, стряхиваю с хороших манер вековую пыль и тянусь к дверному звонку вместо того, чтобы просто ввалиться в квартиру девочки-цветочка, терпеливо жду, пока кто-то из этих двоих не откроет мне.
По ту сторону слышны шаги, мигает свет в глазке, и дверь наконец-то открывается, заставляя закатить глаза.
Ковалевский – придурок.
- А… - передо мной широко распахнув невинные глаза стоит Кукла. В чем-то приторно-ванильном, - Андрей? Что ты тут делаешь?
Она жмется и мнется, хлопает ресницами, волосы струятся по плечам, щеки заливает румянец. Мне бы, наверное, умилиться, но… как-то не вставляет. На ногах феи идиотские тапки с зайцами, такие же приторные, как и ее костюмчик. Смотрит с непонятным выражением на румяном, еще по-детски округлом лице.
- Мне нужен Ковалевский, - пожимаю плечами. И стоит словам сорваться с губ, за спиной Куклы вырастает тот самый хмурый придурок. Девчонка явно хочет посторониться, чтобы пропустить меня внутрь, делает неуверенный шаг назад, но натыкается спиной на светлого и замирает, не понимая, что делать, потому что мужик с места не двигается.
Издевательская улыбка сама ползет на губы. Я, правда, стараюсь ее сдержать. Стараюсь как могу, но, судя по всему, выходит не очень. В голове проносятся мысли о том, что Эли была чертовски права, они как однояйцевые близнецы, версия Ковалевского, правда, более хардовая.
- Я тут, - рычит мужик, обрывая поток мыслей, опуская руки на плечи Куклы. Недособирательница на жест реагирует странным ступором, как будто удивленным. – Каким ветром, Зарецкий?
- Перемен, - усмехаюсь. – Мне нужны материалы по трупам ведьм, Лесовой и Игоря, результаты по Ховринке, если что-то уже готово, и, к сожалению, твои мозги.
У светлого уходит несколько мгновений на переваривание, и чем дольше он молчит, тем отчетливее я понимаю, что идиоту явно светит несварение.
- Зарецкий, а не охренел ли ты? – наконец-то цедит светлый, сверля меня тяжелым взглядом.
Тупой-тупой светлый…
- Безусловно. Но это совершенно ничего не меняет. Доронин в курсе.
Я вижу, как на роже мальчика-зайчика меняются эмоции: раздражение перерастает в удивление, потом снова в раздражение и, наконец, в злость. Уязвленное самолюбие скребется в его горле и мелькает на дне глаз. Где-то под ними похоть, зависть и лень. Чудесный коктейль для светлого, его должно быть сейчас тащит и мутит от самого себя.
- Думаю, - встревает Кукла, пока мужик опять пытается собрать мозги в кучу и унять эмоции, - тебе лучше все же зайти, - и выскальзывает из рук силовика, тянет его за локоть в сторону. Судя по роже, светлый отдирает ноги от пола с мясом. Губы сжаты в тонкую линию, хмурая складка рассекает лоб, во взгляде все еще, как в зеркале, отражаются истинные мысли.
Господи, спаси меня от юношеского уязвленного самолюбия.
Я шутливо кланяюсь и закрываю за собой дверь. Девчонка несмело улыбается, немного нервно поправляет рукава кофты.
- Пойдемте на кухню, я чайник поставлю, - она тянет губы в фальшивой улыбке, пробует разрядить атмосферу, все еще цепляясь тонкими пальцами за руку Ковалевского.
- Выдохни, светлый. Я просто хочу помочь, - качаю головой. Не знаю, что веселит больше: его гордыня, ревность, зависть или попытка со всем этим бороться.
Ковалевский ревнует ко мне Лис, не может смириться, не понимает, и меня невероятно напрягает сам факт.
Кукла гремит чашками и тарелками, суетится, пытается придумать тему для разговора, которая бы свела напряжение светлого к нулю, но, видимо, в голову ничего не приходит. А у меня не так много времени, чтобы тратить его на пустую болтовню.
- Доронин сказал, что материалы у тебя. Мне нужно все, что есть, я сниму копии и верну оригиналы.
- Ты лезешь не в свое дело, - дергает головой светлый, хватая стул, седлает его аки ковбой из какого-нибудь спагетти-вестерна типа «За пригоршню динамита» лошадь. Ножки мерзко скрипят по кафелю. – Ты никто, Зарецкий, и твое самомнение…
- Не суди и далее по тексту, Ковалевский, - вздыхаю, опуская локти на стол, сцепляю руки в замок, снова стараюсь сдержать издевательскую улыбку. – Мы оба знаем, почему ты бесишься. И мы оба знаем, что это ничего не даст, если бы хотела, Элисте была бы с тобой.
- Она просто не понимает до конца, какое ты дерьмо, Зарецкий, не обольщайся, - чуть дергает уголком губ силовик, очень старается выглядеть расслабленным, но мы оба знаем, что мои слова ему как серпом по яйцам.
- Я дам тебе бесплатный совет, светлый: спустись на землю и посмотри на себя трезво. Ты не выдержишь Лис, не потянешь, - откидываюсь я на спинку стула.
- А ты…
- А я больше не собираюсь с тобой это обсуждать, - прикрываю глаза и тут же открываю, потому что Кукла опускает передо мной чашку с такой силой, что проливает чай. Он ползет темной лужей по светлому дереву, тонкой струйкой стекает на пол. В глазах латентной маньячки злость и разочарование.
Еще одна…
Почему людям так сложно принять правду? Почему доходит только после того, как их вывозят в дерьме и сломают хребет? Странная, почти необъяснимая зацикленность на собственных слабостях…
- Извини, - пищит девчонка и, как Вискарь, затащивший вчера капли непонятно куда, шмыгает к раковине, чтобы спрятаться. Я бросаю в лужу несколько салфеток, опять приходится скрывать улыбку.
- Ничего страшного, - пожимаю плечами, забирая из тонких пальцев тряпку. – Я помогу, - и снова возвращаю внимание к Ковалевскому. – Документы, светлый. Я жду.
Он не двигается еще какое-то время, смотрит по-настоящему зло, так, как будто мне не все равно, как будто я должен испугаться или задуматься, или... не знаю… Чем вообще должны заканчиваться подобные взгляды и многозначительные паузы, что я должен почувствовать, кроме раздражения из-за потерянного времени?
И все-таки сознание побеждает гордыню, силовик испаряется из кухни, а его место занимает Кукла, пялится в стол и избегает смотреть на меня.
