- Мне кажется…
- Крестись, мать твою, когда кажется. Соберись, Мизуки!
- Нет. Вроде бы нет…
Чертово «вроде бы» меня бесит, ее робкое мяуканье меня бесит, сама ведьма меня бесит, потому что не старается, не хочет напрягаться. Она боится, но недостаточно, чтобы этот страх помог прочистить ей мозги, ее страх, наоборот, путает мысли, заставляет ведьму вообще перестать думать.
- Давай, Мизуки, соскребай себя и свое дерьмо в кучу, напрягай оставшиеся извилины, засунь в рот своего екая, сделай хоть что-нибудь, что заставит меня сохранить тебе жизнь.
- Я не знаю! – вскрикивает восточная, потому что чувствует, как сдавливает ее внутренности, как трепыхается в тисках моей злости сердце. – Чего ты хочешь от меня?! Я не знаю, слышишь! Не помню!
Японку трясет, шипит где-то за спиной ее змея, волосы скручиваются в кольца, шевелятся, как живые. Восточная старается задавить панику, вот только выходит у нее хреново. Очень хреново. Данеш вмешиваться не спешит, только кривит губы недовольно, поглаживая своего волка между ушей.
- Вспоминай! – бросаю зло. – Кто-то незаметный, кто-то, кого ты видела лишь мельком, но достаточно часто, чтобы запомнить. Он не бомж, не наркоман, не сектант, не экскурсовод или диггер, не охранник, - ад уже у ее горла, стискивает, сжимает, стягивает, заставляет хватать ртом воздух, скрести ногтями шею.
Ага, удачи, с этим.
- Ну же, Мизуки… Я верю в тебя. Он появляется то тут, то здесь, ты слышишь его шаги, знаешь, что они принадлежат одному и тому же иному, ему. Ты замечаешь следы его присутствия, может быть запах, может даже слышала шепот…
- Я… не… знаю, - ведьма хрипит, потому что задыхается, дергает ногами, почти разодрала горло в кровь. Но все никак не может сосредоточиться, дать мне то, что нужно.
- Думай!
- Не знаю… Пожалуйста…
- Плохо думаешь, все прекратится, как только вспомнишь. Это просто. Он всегда там, ты могла его даже не видеть, но все равно знала, что он там. Как тень, как один из привязанных к этому месту духов, могло казаться, что он бестелесный даже…
Японка только своей пустой башкой мотает. Дергается сильнее, хрипит громче, выгибается, сжимается и корчится.
Не трогает. Вообще не трогает.
- Ми-и-и-зуки, ты разочаровываешь меня. Будь умницей, ну же. Ты чувствовала его взгляд, может даже его ад скользил по тебе, как сейчас скользит мой, как зудящий комар над ухом, как осколок под сап…
- Хватит! – вскрикивает вдруг северная, заставляя меня повернуть к ней голову. – Прекрати, отпусти ее. Я вспомнила, - ее тоже трясет. Возможно, даже сильнее Мизуки, хоть я и не прикасался к ней. Колотит, потому что Тира моложе, потому что слабее.
- Говори, - киваю, отпуская японку. Мизуки тут же сгибается пополам, хватает с булькающими звуками ртом воздух, почти рвет ногтями обивку дивана, лицо в красных пятнах, и ее волосы почти скрывают от меня его выражение.
- Ты разочаровываешь меня все больше и больше, Мизуки, - ударяет Данеш своей тростью об пол прежде, чем Тира успевает хоть что-то сказать. – Ты будешь наказана.
Японка лишь кивает, все еще скрюченная, все еще дрожащая.
- Тира? – тихо и мягко, будто баюкая, роняет Элисте. – Мы ждем.
- Внизу, у северного крыла, возле подвалов. Как ты и сказал, падший. Всегда один и тот же, - передергивает северная плечами.
- Иной? Мужчина? Женщина?
- Не знаю, - качает ведьма головой, - я никогда не видела его достаточно близко от себя, чтобы успеть понять. Он… как ты и говорил, просто тень на стене, просто отзвук. Я не чувствовала от него угрозы, вообще ничего не чувствовала, как пустое место, пятно краски под ногами. Но он всегда там, возле входа в подвал. Он…
- Подожди, - Лис вдруг вскакивает на ноги, поднимается резко, перебивая северную, медлит какие-то доли секунды, а потом поворачивается ко мне, выглядит виноватой и растерянной одновременно. – Аарон, мы знатно облажалась только что. Настолько знатно, что…
Я не понимаю.
- Лис?
Громова выглядит по-настоящему встревоженной, что ей не особенно свойственно, а поэтому настораживаюсь уже я.
- Уйдите, - дергает собирательница головой, - спуститесь вниз и подождите там. Я приду за вами. Это важно, - бросает ведьмам.
Данеш щурится, но ничего не говорит, поднимается и величественно плывет к двери, растерянная Тира поднимается на ноги последней, плотно прикрывает за собой дверь.
- Если… оно заражает всех, кого коснулось, Аарон, если оставляет часть себя внутри, то…
Эли не договаривает, да и не надо, в общем-то.
- Мы действительно знатно облажались, - провожу рукой по волосам.
- Надо вытащить его, – передергивает плечами Громова. – Из меня, если что-то еще осталось, и из Дашки.
- О-о-о, - вздергивает брови мелкая. – Полагаете… оно… это… слушает? Через нас?
- Через тебя вряд ли, - качаю головой. – Ты закрыта. А вот через Лис…
Я не уверен, что в тот раз достал все, что было в Эли, потому что задача тогда стояла другая, потому что счет шел на минуты, если не на секунды.
- Его все равно нужно вытащить из мелкой, Аарон, - скрещивает руки на груди Элисте. Смотрит твердо, а я кривлюсь. Мне известен только один способ божественного, мать его, «очищения», точнее, я владею только одним способом, и… Это… будет сложнее, чем кажется на первый взгляд.
- Аарон? – тянет вопросительно с дивана Лебедева. Я давлю тяжелый вздох, разворачиваюсь, вздергиваю Дашку за плечи на ноги.
- Я реально не хочу этого делать, Дашка. Но придется потерпеть. И тебе, и мне. Прости.
- Что ты…
Я зажимаю ей пальцами нос, и когда она открывает рот, целую. Просто накрываю ее губы своими, удерживаю свободной рукой за плечи, не давая отстранится. Дашка натягивается мгновенно, каменеет и деревенеет, пробует меня оттолкнуть, мычит и крутит головой. Наверняка решила, что мне окончательно сорвало кукушку. В ее действиях и движениях нет паники. Пока, по крайней мере, зато есть злость и удивление.
- Даш, так надо, - слышу я голос Лис откуда-то сбоку и кошусь в ту сторону, - Аарон только так сможет вытащить из тебя остатки Ховринки, – Эли мягко поглаживает худое плечо Лебедевой. Картинка смазанная, потому что разглядеть в такой позе что-то четко нереально. И это все добавляет ситуации какого-то почти классического сюра Дали. – Я не буду просить тебя расслабиться, но потерпеть придется.
Мелкая сначала скашивает глаза на меня, а потом закатывает, выражая этим все, что думает о происходящем, если бы могла, наверняка бы фыркнула в своей любимой манере. Она уже не сопротивляется, но все еще напряжена и натянута. Ей, пожалуй, даже неприятнее, чем мне. Господи, целовать Дашку…
