- А есть принципиальная разница? – дергаюсь я. – Зачем ты здесь, Сэм, если не ты виноват в том, что случилось? Я проверила список, в нем нет Зарецкого!
- Так он и не мертв, - спокойно пожимает мужик угловатыми плечами. – А здесь я, чтобы не дать тебе потерять пса. Думаешь, Чистилище выпустило бы тебя так просто?
- Что ты не договариваешь? – щурюсь я. – Почему Аарон должен выйти сам?
- Потому что у тебя силенок не хватит, Элисте. И у ведьм тоже. Полагаю, даже у меня не хватит сил, чтобы его вытащить. Чем сильнее падший, тем яростнее будет сопротивляться брешь.
- То есть ты мне сейчас говоришь о том, чтобы я положила на все болт?! – я вскакиваю на ноги и тут же снова валюсь назад, не сумев устоять. – Как сделали остальные?! – голос чужой, не мой, жалкий и почти срывающийся в истерику. Дашка сзади начинает всхлипывать, уничтожая меня этими тихими судорожными звуками, выворачивая наизнанку.
- Извини, - разводит мужик в стороны руками, все так же безразлично и отстраненно.
Я рычу, собираюсь с силами…
Мы еще посмотрим.
…игнорирую боль, слабость, очередной сгусток крови во рту и нежелание ада подчиняться. Я тяну пространство, пытаясь его разорвать, ощущаю вспарывающие плоть бритвенные края, слышу, как оно трещит, но…
И все…
Ничего не происходит. Чистилище остается закрытым. Я прикладываю больше сил, выскребаю все, что есть, пробую опять и опять. Снова. Но совершенно ничего не получается. Паника накрывает с головой. Я тяну и тяну. Слышу, как Самаэль пытается мне что-то объяснить, но не понимаю значения бесполезных слов.
Давай же! Ну!
Не выходит. Вообще ничего. Брешь не отзывается, недвижна.
А потом иной непонятно как оказывается рядом, стискивает мои запястья и поднимает меня с пола, усаживает в кресло, прижимая руки с содранными ногтями к подлокотникам.
- Не выйдет, Элисте, - качает он головой. Снова устало. И это бесит, это так бесит, что я пробую его пнуть, клацаю зубами у лица, дергаюсь.
- Отпусти!
- Отпущу, конечно, - кивает он спокойно, игнорируя мои попытки его достать, игнорируя рычание. – Но пока брешь тебе не отзовется. Слышишь? Ты ничего не сможешь сделать. Прекрати, только себе вредишь и будущую верховную пугаешь.
И замолкает, вокруг тишина. Такая острая, звенящая.
А после крик. Я ору. Просто ору, потому что до воспаленного, уставшего сознания наконец-то доходит. Я наконец-то понимаю, что действительно не могу открыть Чистилище. Что ничего не вышло и… не выйдет… Что я совершенно не знаю, что делать.
- И что мне делать, Сэм?! – выплевываю смерти в лицо. – Что ты предлагаешь мне делать?!
- Ждать, Элисте. Ты же веришь в него? Я никогда не видел, чтобы в него кто-то так верил.
- Да пошел ты! Ты и твой треп! Все вы пошли! Сколько можно над ним издеваться?! Поэтому в Совете все разваливается, поэтому все через жопу! Поэтому вы просрали Ховринку, Игоря, Алину, просрали вообще все! – я не контролирую себя, не сдерживаю. Ору ему в лицо, больше не пытаясь вырваться.
Я устала, очень устала, мне плохо и дико, невозможно страшно. Даже злость какая-то не такая, как обычно, будто не моя, чужая.
- Ты права, - кивает Самаэль устало. – Во всем права, только, Элисте, мы правда ничего не можем сделать. Зарецкий вернется сам.
- Я не могу просто ждать, Сэм, - голос вдруг пропадает, будто из меня выпустили весь воздух. – Я больше не могу… Он… он сделал что-то со мной… Я с ума сойду, не выдержу…
Иной вздыхает, выпускает мои руки, подаваясь назад. Смотрит на меня бесящим сочувствующим, полным жалости взглядом, будто нож в спине проворачивает.
- Эли! – тонкие руки Лебедевой с удивительной для такого цыплячьего тела силой отталкивают от меня мужика. Она забирается ко мне на колени, прижимается и прячет лицо в волосах, чувствую, что плачет.
И меня тоже начинает трясти. Я прижимаю мелкую к себе и закрываю глаза. Очень-очень хреново. Мне так хреново, что хочется выть и скулить, кататься по полу или забиться в самый дальний, самый темный угол. Сдохнуть хочется.
Смех рвется откуда-то с самого дна из-за пришедшей следом в голову мысли.
У меня истерика…
Загвоздка в том, что даже сдохнуть я теперь не смогу, потому что брешь от меня закрыта. Собиратель… Какой к черту от меня теперь вообще толк? Я ничего не могу…
Я не знаю, сколько мы так сидим с Дашкой, в какой момент уходит Самаэль и когда в зале появляются Вэл и Данеш, даже не знаю, когда перестаю ржать и просто дергаюсь, как в припадке, до боли, лихорадочно прижимая к себе Лебедеву.
Просто в какой-то момент понимаю, что Дашка поднимается, а мне в руки что-то впихивают, заставляют выпить. Следом еще одна чашка – бокал – там алкоголь, что-то забористое, но я не понимаю что. Вокруг приглушенные голоса и осторожные шепотки, какое-то движение.
Еще один бокал, а потом меня поднимают на ноги, заставляют выйти на улицу, сажают в машину. Я не понимаю, не принимаю реальность. Не могу ее принять. Кажется, что, если позволю хоть каким-то отголоскам проникнуть в сознание, просто рассыплюсь на осколки.
А потом еще одна кружка с какой-то травой и меня укладывают в постель. Снова сдавленный шепот, стук чего-то тяжелого, отрывистый, как шаги, шепот...
Я смотрю в потолок, пока глаза не начинает резать и щипать, пока сознание наконец-то не уплывает во тьму, и я вообще не перестаю что-либо ощущать. Забвение – благо. И мне не хочется ему сопротивляться, просто сил не осталось.
Возможно, завтра я пойму, как с эти жить: с ощущением полной беспомощности, с чувством постоянного ожидания.
Я буду ждать, если ничего другого не остается.
Я как в тумане следующие три дня. Ни на что не реагирую и ничего не хочу, игнорирую всех, кроме Дашки и Вискаря. С Дашкой почему-то легче, с ней отчего-то не так страшно. Я пробую открывать брешь еще несколько раз. Само собой, ничего не получается, только руки каждый раз после этого дрожат, я сама дрожу, курю. Курю чаще и больше, чем когда-либо. Сизый дым, царапающий кошачьими когтями горло, дробь дождя по крыше веранды, сырой, колючий ветер вводят в странный транс, распугивают тяжелые, но пустые по своей природе мысли. Возможно, потому что впервые я увидела Зарецкого в такой же дождь: пальто и скрипучие перчатки, низкий уверенный голос. Я скучаю. Невероятно, так, что хочется выть.
Защита дома с каждым днем становится тоньше, пусть ненамного, но даже эти крошечные изменения режут, как по живому. Я зову Аарона по ночам, утыкаюсь в его подушку и зову, прошу вернуться. Понимаю, что он меня не слышит, но так легче, так я могу дышать.
Эгоизм в чистом виде, потакание собственным слабостям, не более.
Я плохо сплю, почти совсем не сплю, и снова понятия не имею, где мой мобильник. Подозреваю, что его забрали ведьмы. И на самом деле, благодарна им за это, хотя никогда и не признаюсь. Я не хочу ни с кем разговаривать и ничего знать, тот, чьего звонка я жду, позвонить вряд ли сможет.
