К черту! Все к черту!
- Даш, а теперь серьезно, если не хочешь или не готова, - говорю я, когда мы уже въезжаем в ворота дома, - мы не будем праздновать и никаких пламенных речей тоже не будет. Данеш с этим может подождать.
- Нет, - трясет она головой так сильно, что волосы скрывают от меня острое лицо. – Я хочу. И в «Безнадегу» хочу, а еще хочу, чтобы ты спела. И никаких возражений, это мое желание, - говорит и выскакивает из машины, не давая и шанса на возражение.
Петь? Серьезно?
Маленькая шантажистка.
Дни до Дашкиного дня рождения тянутся растаявшей на солнце жвачкой. Я звоню ребятам и говорю, что мы снова будем играть в «Безнадеге», звоню Вэлу с просьбой все подготовить, игнорирую звонки от Саныча, Доронина, Ковалевского и даже Мары, потому что понимаю, если подниму трубку, вряд ли услышу голос Шелестовой на другом конце. По-прежнему пробую открывать брешь, по-прежнему зову Зарецкого по ночам, все еще плохо сплю, цапаюсь с Данеш по поводу посвящения и присутствия людей. Кажется, что ведьма огрызается просто по привычке, кажется, это ее способ все держать под контролем. На сладкое оставляю визит к родителям Лебедевой, ну или на горькое, это как посмотреть.
Квартира, в которой жила раньше будущая верховная, встречает удушливым запахом благовоний, травки и ободранным… всем. Она пустая, похожа на бомжатник или наркопритон: тараканы, выцветшие, старые обои, одна из комнат полностью пустая, только шкаф и календарь на стене. Скорее всего, в этой комнате жила Дашка, потому что на календаре я вижу пометки ее рукой: даты экзаменов, консультаций, выпускного. Грязь вокруг такая, что мои ботинки липнут к полу, оставляют на скрипучем обшарпанном паркете следы. В коридоре на старой табуретке я вижу сваленные в кучу бумаги – счета, рекламу, районные газеты и договор на продажу квартиры, еще не подписанный.
Я хмурюсь, злюсь, сжимаю руки в кулаки.
Нет. Вот уж хрен вам.
Я достаю из кармана мобильник, толкая дверь в комнату, из которой доносятся завывания и бормотания, из которой сильнее всего тянет сладким удушливым запахом.
- Элисте, - голос настороженный и внимательный. Литвин знает, что я бы никогда не позвонила по собственной воле, он понимает, что я все еще в бешенстве. Но судя по тону, извиняться и оправдываться не собирается. По крайней мере, честно.
- Я знаю, что ты знаешь о будущей Верховной, - говорю, оглядывая помещение и людей в нем, зрелище вызывает желание щелкнуть пальцами и поджечь тут все к херам собачьим. - Подозреваю, что знаешь даже больше меня.
- Знаю, - не разочаровывает меня Саныч.
- Родители Дашки собираются продавать квартиру, я видела документы. Сделай так, чтобы у них ничего не вышло, сделай так, чтобы тут все вычистили и вылизали, обновили полностью, от пола до потолка. Послезавтра родители Даши должны оказаться на принудительном лечении.
- Почему послезавтра?
- Потому что завтра они будут в «Безнадеге» на дне рождения дочери. И будут нормальными, на сколько это возможно. Я согласна на временный эффект, не надо выжигать им мозги, часов шесть меня вполне устроят.
- Дождешься Ярослава? – спрашивает Литвин осторожно. Думаю, он понимает, кого я хочу навестить следующим.
- Нет, верю, что он справится без меня, - пожимаю плечами. – Тут настоящий клоповник, Саш, дыра. Не представляю, как Лебедева жила здесь все это время.
- Она верила, что сможет их вытащить, Элисте, - вздыхает Саныч, - Аарон обещал не трогать их именно поэтому.
- Я никому ничего не обещала, - пожимаю плечами. – Ну и… что-то мне подсказывает, что Зарецкий предлагал радикальные меры, я предлагаю их лечить: и от зависимости, и от влияния… гуру, мастера, учителя? Кто он там…
- Учитель.
- Скинь мне адрес, чтобы я не тратила времени на поиски.
- Уже у тебя, - усмехается Литвин. – Как ты, Эли?
- Иди в задницу, - хмыкаю в ответ.
- Аарон порвал бы меня на куски, если бы узнал, что я тебя отпустил, - в трубке что-то скрипит, слышится металлический лязг, Саныч снова курит.
- Иди в задницу, - повторяю и отключаюсь. Еще раз оглядываю комнату и людей, снова хочется передернуть плечами. Родители Дашки не похожи на людей, не похожи даже на наркоманов, они ни на что не реагируют, ловят приход, сидя друг напротив друга. В зелено-желтом иссушенном лице женщины я с трудом узнаю знакомые черты. Меня коробит и трясет от их вида: пустые, запавшие глаза, сгустки слюны в уголках губ, изможденные тела в серых балахонах, листовки, книги, мантры вокруг. Любую религию можно извратить до неузнаваемости, испачкать.
И следующая мысль заставляет отшатнуться от двери: Игорь и… эти двое… Между ними пропасть, но только на первый взгляд. Формула, по сути, одна: ошибка и жизни обеих девчонок на помойке. Только Дашке повезло встретить Зарецкого.
Я закрываю дверь, подхватываю с табуретки документы и выхожу на улицу. Дышу. Долго стою у подъезда и дышу, желая вытолкнуть из легких сладкий, тошнотный дым.
А потом сажусь в машину и еду к Сергею Афанасьевичу Петухову…
Петухов, мать его! По официальным документам, конечно же.
…учителю, чтобы забрать его гнилую душу. Смотрю в список и усмехаюсь. Ну кто бы сомневался, душа учителя Бхаскар там. Бхаскар, блин! Сияющий…
Не долго тебе сиять осталось, дерьма кусок.
Я не прячусь и не скрываюсь, вхожу в подъезд, а потом и в квартиру, прохожу по коридору, злюсь так сильно, что перед глазами почти пелена. Здесь все орет о том, что хозяин любит и умеет красиво жить, ни в чем себе не отказывает.
Коробит.
Квартира в самом центре, пять комнат, шикарный вид, отличный ремонт. Сука.
Мужика нахожу на лоджии, он курит, читает что-то в планшете, пьет кофе. Холеный, лощеный, ухоженный, даже красивый, наверняка, харизматичный.
Петухов… Петухов, мать твою, вскидывает взгляд, когда я открываю дверь. Смотрит удивленно, но не более.
- Ты кто такая? – голос спокойный, глубокий, очень приятный, словно обволакивает. Вот только не со мной, не-а.
- Смерть, - улыбаюсь и выпускаю пса, разговаривать с ним не собираюсь. Ад набрасывается на душу мгновенно, легко ее вытаскивает, легко сжимает. Мертвое тело валится на пол с глухим стуком, разбивается кружка, выплескиваются остатки кофе, падает планшет. Урод выбирал авиабилеты на Бали.
Я не хочу видеть, как Сергей жил и что делал, но не могу прервать поток черно-белых воспоминаний: больше сотни людей, больше сотни загубленных жизней, среди которых и Дашкины родители. Несчастные, нуждающиеся в поддержке люди, они шли к нему за силой, правдой, верой, отдали все, а получили…
Я рву гнилую душу на куски и проглатываю, стараюсь сдерживаться, стараюсь продлить его мучения. Душа кричит, дергается, рвется, но из кокона моего ада ей не выбраться. Я впервые вижу своего пса: страшная тварь. Вытянутая, жилистая морда, перевитая мышцами, торчащие кости челюсти, огромные клыки, пламя ада в глазах.
