Я разжимаю захват, валюсь на бок. Выталкиваю из себя это дерьмо, засовывая в сферу, и длинно громко, вместе со стоном выдыхаю.
Башка трещит, во рту вкус крови и собственной желчи, а на плечах…
Черт!
Я лежу на заботливо подставленных коленях Ковалевского, на моих предплечьях его огромные ладони, уверена, рожа встревоженная.
Я не хочу открывать глаза и смотреть на него, не хочу слышать его голос. Но… Михаил настойчив, что-то мягко, но настойчиво мне говорит, слегка сжимает пальцы.
Если погладит по голове, клянусь, откушу ему руки. По локоть.
Я скатываюсь с его колен, опираюсь на руки и колени, дышу. Уже не так шумно, но все еще тяжело. Медленно сажусь. И все-таки открываю глаза, чтобы натолкнуться взглядом на Михаила.
- Как…
- Никогда, - лающе-шипящее, - не прикасайся к собирателю во время извлечения. Иначе, - я разжимаю пальцы и подталкиваю к Ковалевскому сферу с чернотой внутри, - вместо чужой души он может забрать твою.
- Я пытался помочь, - будто оправдываясь, произносит Михаил, подхватывая и убирая в карман дрянь в шаре.
Он, как и я, сидит на полу. Темные джинсы заляпаны внизу грязью, коричневая кожанка расстегнута теперь до конца, хотя, когда мы входили, – была только у горла, на физиономии все еще тревога, брови сведены к переносице.
- Знаю и ценю…
На самом деле, ни хрена не ценю. Я правда могла утащить его вместе с этой… дрянью.
- …но больше никогда так не делай. Даже если покажется, что собиратель сейчас сдохнет. Особенно если покажется, что собиратель сейчас сдохнет.
Я хватаюсь рукой за обжигающий холодом металл каталки, тяну тело вверх. Меня шатает, как пьяную, штормит и укачивает, пол под ногами словно идет волнами, как при землетрясении.
Ковалевский не сводит с меня глаз. Даже когда легко, гибко, одним движением поднимается следом, все еще продолжает внимательно за мной наблюдать.
А я раздумываю, пытаюсь оценить размеры ущерба и страховых выплат.
Хочется верить, что меня так тащит не только из-за Карины, но и из-за бреши. Возможно, из-за того…
Мысль не дает додумать чертов опер. Он берет меня на руки и молча направляется к двери. Поднимает резко, отчего меня снова тошнит, отчего кружится голова.
- Ковалевский…
- Ты не извлекаешь, и тебя ноги не держат, - обрывает меня мужик почти грубо, стискивая руки крепче на моем теле. Захват жесткий.
- Ну и ладненько, - бормочу, прислоняясь головой к его плечу. Прям сценка из сопливого сериала – тянет на поржать. Но я даже улыбнуться не могу, не то что засмеяться.
А Ковалевский по-прежнему верен себе, как пес хозяину.
Я увидела его впервые около трех лет назад, когда Михаил только перевелся из Контроля под крылышко к Глебу. Перевелся с формулировкой «занимаемая должность не соответствует уровню квалификации». Позже выяснилось, что за размытой формулировкой стоит вполне понятная причина: даже для Контроля Ковалевский слишком порядочный, правильный и дотошный.
Не знаю правда, о чем Михаил думал, когда переводился к смотрителям, и о чем думали смотрители, когда брали опера к себе…
Серьезно…
Более неконтролируемого отдела в совете просто нет. Контролировать собирателей… Ха! Удачи…
Познакомилась с Михаилом поближе я через четыре месяца, когда возникли проблемы с поиском одной из душ. Точнее, не с поиском, а с местом ее пребывания: московский ковен – это такое себе место… Интересное…
Познакомилась и решила, что в следующий раз обязательно попрошу Доронина дать мне в пару кого-нибудь… кто будет в состоянии приставить дуло к виску зарвавшейся бабы. Решить то решила, но… Глеб, словно издеваясь, мою просьбу проигнорировал. Потом еще раз и еще. В общем, в какой-то момент я зареклась просить Глеба о помощи. И именно поэтому и обратилась с Федором Борисовичем к Шелкопряду. Наверное, в этот раз надо было поступить так же.
Что ж… буду умнее…
Работать с Ковалевским – все равно что трахаться с директором школы: можно сразу забыть про разнообразие, оргазм и сигарету после.
Он отличный опер, но… слишком привык соблюдать правила, защищать и опекать, а это очень тормозит, невероятно тормозит. И бесит… Сломанная рука и синяки на теле – это полная хрень по сравнению с не извлеченной вовремя душой.
Я настолько погружаюсь в себя, что выныриваю, только когда Михаил опускает меня на сидение своего монстра и захлопывает дверцу.
- Ты все еще не можешь простить мне ковен, - говорит он, садясь за руль, как будто читает мои мысли. Заводит двигатель, жмет на газ.
- Думаю, - отвечаю тихо, - что это ты не можешь мне его простить, Миш. И понять тоже не можешь.
- Что именно?
- Что меня не надо опекать и что… - да ладно, чего уж там. Не знаю, почему так долго не могла понять и осенило меня только сегодня. Возможно, просто не присматривалась до этого, не хотела понимать. Вот только раз уж осознала… Я ловлю взгляд Ковалевского в зеркале и продолжаю: - Брось это, нам не по пути.
- Почему? – он напрягается, чуть сжимает челюсти с отросшей щетиной, суживает глаза.
- Я тебя разочарую, а ты перекроешь мне кислород.
- Мне решать, разочаруешь ты меня или нет.
Вторую часть моей фразы опер просто игнорирует, выруливает на трассу, а я отворачиваюсь к окну, качая головой.
Вот и поговорили. Каждый остался при своем.
У моего дома мы оказываемся где-то через сорок минут. И эти сорок минут проходят для меня в тумане дремы. Достаточно глубокой, чтобы я упустила момент. Момент, когда Ковалевский открывает мою дверцу, отстегивает ремень и снова поднимает на руки.
Он ничего не говорит, я не издаю ни звука. Между нами задумчивое напряжение. Его парфюм, движения, шаги и тишина двора снова возвращают, бросают в неуютность. Ту самую…
В лифте мы поднимаемся так же молча. Михаил разжимает руки и опускает меня только возле двери, коротко желает спокойной ночи, обнимая на миг, а потом разворачивается и скрывается в лифте.
Финиш, Громова. Это полный финиш.
Надо было просто послать его нахер. Прямым текстом, грубо, резко.
Или просто проигнорировать, потому что теперь… Теперь он начнет доказывать… Непонятно что и непонятно кому. Доказывать с присущим ему упрямством и непрошибаемостью.
Вот твой Лев, Эли. Тот, у которого не было сердца…
Я поворачиваю в замке ключ, набираю код сигнализации и застываю…
Кто же тогда мой Гудвин?
Глава 6
Андрей Зарецкий
- Не думаю, что смогу увидеть что-то, чего не смог увидеть ты, - произносит Гад, крутя в руках чашку с кофе, рассеянно оглядывая полки за барной стойкой, но не концентрируя на самом деле на них внимания.
