- Спасибо, - все-таки произносит Громова, отрывая взгляд от цветов, перехватывает веник. – Но… Не стоило, Миш. Я надеялась, ты меня услышал.
Придурок молчит какое-то время, на лице написан старательный мыслительный процесс. В отличие от Эли, его лицо я вижу хорошо. Он приближается к собирательнице еще на шаг, она чуть отклоняется. Цирк продолжается.
- Я услышал, - кивает в итоге мужик, перестав силиться что-то понять. – И решил исправить твое впечатление обо мне. Я хочу пригласить тебя куда-нибудь. Куда угодно, когда угодно.
Тонкая вертикальная складочка прорезает чистый лоб Эли, взгляд становится жестче, что-то вспыхивает на миг и гаснет на дне глаз цвета ясного осеннего неба.
Ее напряжение я ощущаю кожей. Оно усилилось, стало обжигающе-ледяным. Жилка на шее почти не бьется, хотя еще минуту назад под моими губами пульсировала и дергалась.
- Ковалевский, - я рассматриваю светлого идиота почти с гастрономическим интересом, - тебя мама не учила, что, когда двое взрослых разговаривают, вмешиваться не вежливо?
- Зарецкий, - почти рычит светлый клоун, - ты…
Что я там, меня не интересует. Меня по-прежнему штормит от Громовой. Я по-прежнему чувствую ее вкус и запах на языке. А еще раздражает Ковалевский, стоящий сейчас так близко к Эли, позволяющий себе этот взгляд, эти слова, этот букет… Он что-то слишком много себе позволяет…
Я склоняю голову вбок и слышу хруст собственной шеи.
Старость, ты ли это?
- Ты слишком шумный, Ковалевский. И тебя слишком много, - я беру Элисте за руку, обхватываю за талию, концентрируюсь.
Но ничего не успеваю сделать, Громова вдруг обмякает в моих руках с тихим выдохом. Просто падает мгновенно, и я едва успеваю ее подхватить. Похоронный веник валится в ту же лужу, в которой сгинул окурок.
- Ковалевский, если это твоих рук дело, я тебе ноги вырву, - обещаю с улыбкой растерянному дернувшемуся в нашу сторону мужику и все-таки «мерцаю».
Мне все равно, если Эли поймет, кто я, когда очнется, мне все равно, что подумает, и уж тем более мне все равно на Михаила Ковалевского.
Ну серьезно… Этому мальчишке со мной не тягаться. Вопрос даже не в весовой категории.
В доме полумрак и прохлада, даже сырость, потому что я не думал, что будут гости, потому что даже не предполагал, что удастся попасть сюда до конца недели. Отопление отключено, свет горит только на крыльце и лужайке, пахнет пустым помещением.
Эли на «мерцание» никак не реагирует. Она дышит ровно, не выглядит больной, может, чуть бледнее, чем обычно, и я не ощущаю в ней даже намека на зарождающуюся болезнь. Ни одного отголоска.
Громова тонкая и легкая, дыхание, спокойное и размеренное, ласкает скулу, губы почти касаются подбородка. От нее немного пахнет табаком, ментолом и… глинтвейном. Ее запах.
Я включаю свет и отопление щелчком пальцев сразу во всем доме, не желая тратить на это время и включать вручную, и поднимаюсь на второй этаж.
Иногда выродком быть удивительно полезно.
Кладу Громову на кровать, стаскиваю с ног кроссовки, расстегиваю пуговицу на джинсах и… с удивлением замечаю, что на лбу выступила испарина, что мне почти до зуда хочется… Совершенно не то, что следует сейчас сделать. Одергиваю пальцы, руки, себя. Рывком не поддающееся тело вверх.
Я очень херово себя контролирую. Херовее, чем показалось вначале. Нельзя было ее пробовать сегодня, нельзя было позволять…
Да кто ж знал, что накроет так?
Я стою над ней, смотрю, дышу. Ломает, как мальчишку.
- Громова, откуда ты? Кто тебя выдумал? – слова вырываются против воли.
Конечно, в ответ тишина. Эли кажется почти безмятежной, еще более женственной, почти… беззащитной. С этими прядями по лбу, с полуоткрытыми губами, с тонкими руками. Меня штормит и клинит от ее рук.
Давай, придурок, дыши. Собирайся.
Нутро рвется, гнется и корчится, как в предсмертных судорогах, толкается, захлебывается. Темное и огромное восстает во мне, тянется к Эли… К девочке из Изумрудного города.
На сколько я старше ее?
Все-таки возвращаюсь к долбанным джинсам. Звук змейки, как удар под дых, почти оглушает, почти рушит с таким трудом обретенный контроль.
Да что ж так сбоит?
Дергаю одним резким движением, стаскиваю, почти не глядя, и набрасываю одеяло. Резко, быстро, чтобы не успеть задуматься, понять, увидеть.
Но…
Конечно, я все успеваю. Даже более чем. Белье на ней – какие-то полоски и лоскуты, переплетение кожи и шелка. Не думаю, что это на самом деле кожа, но очень похоже.
Громова, мать твою…
Трясу головой, чтобы прийти в себя, снова закрываю глаза и опускаюсь на корточки рядом с кроватью. Нахожу под одеялом руку собирательницы, стараясь не коснуться даже случайно, даже костяшками обнаженного бедра.
Все-таки нужно нормально посмотреть, все ли с ней в порядке.
Но сконцентрироваться нормально мешает жужжание мобильника. Не моего. Не то, чтобы сильно, но все-таки отвлекает. Я тянусь к джинсам Громовой, выуживаю кусок пластика, давлю на кнопку, ожидая, пока не погаснет экран. Снова возвращаюсь к Эли.
И пока проверяю, думаю о том, что… ни хрена о ней не знаю, вот вообще ни хрена. И это странно, потому что так или иначе, но я знаю хоть что-то почти о каждом ином в этом долбанном городе. А об Эли не знаю ни черта. И еще кое-что…
Я тянусь уже к собственному мобильнику, тыкаю в кнопки. Вэл всегда на быстром дозвоне, Вэл очень полезен.
- Да, шеф, - доносится приглушенное, будто он сидит под стойкой.
- Там парни Громовой свою звезду потеряли, - хмыкаю. – Передай, чтобы не ждали.
- Вы... вовремя, - бормочет невнятно-ехидное. – Они ее действительно потеряли и действительно очень нервничают по этому поводу.
- Ну, - пожимаю плечами, - ты же слышал ее, видел, откуда это удивление?
- Просто… - мужик не договаривает, замолкает. И в этой тишине мне кажется, что я о чем-то забыл. О чем-то…
Твою ж…
- Вэл, и там Кукла где-то бродит, - вздыхаю, сжимая переносицу. – Убедись, что она до дома доберется нормально. Желательно сейчас убедись. Даже если дергаться будет.
- Понял, босс. Вы сегодня не вернетесь?
- Нет.
Я сбрасываю звонок, а через секунду вообще отключаю телефон. На меня не похоже, но… сейчас в приоритете другая задача.
Например, в руки себя взять наконец-то. Было бы чудесно просто.
Я отпускаю ладонь Элисте только через несколько минут, убедившись, что ее обморок – от переутомления. Душа сегодня ее сильно потрепала. Так же сильно напугала Куклу.
Громова… девчонка…
