И вот сегодня она плачет. И я чувствую себя на удивление беспомощным и жалким из-за этих слез. Не могу сказать, что чувства мне нравятся.
После ужина я веду Дашку наверх, в спальню, в которой еще сегодня с утра спала Эли, показываю ванную и оставляю сумку с вещами – очень маленькую сумку – возле кресла.
Скриплю зубами, но сдерживаюсь, чтобы не высказать ничего по поводу Лебедевых-старших. Дышу. Глубоко и ровно, наблюдаю за мелочью, за ее передвижениями по спальне, стараюсь прочистить мозги. Удается только, когда худая фигурка скрывается в ванной.
Из душа Дашка выходит только минут через двадцать…
Плакала.
… в заношенной пижаме и с вымученной улыбкой на слишком ярких искусанных губах. Она знает, что я слышал. Дашке неловко, почти стыдно.
И это, мать его, неправильно. Ей не должно быть стыдно. Ни за что. Ни за слезы, ни за родителей, ни за чертово пробуждение. И я хочу сказать ей об этом, но понимаю, что сейчас не лучшее время, и мне стоит попридержать «старческую мудрость» при себе. Возможно, подавиться ей и оставить так и невысказанной вообще никогда.
Поэтому я просто отдаю Лебедевой чашку с успокоительным и дожидаюсь, пока она заберется в кровать. После забираю пустую кружку и касаюсь лба.
- Спи, мелочь, тебе очень нужен сон.
- Тебе тоже, Андрей, - шепчет она едва слышно.
В сон Лебедева проваливается даже легче, чем Элисте. И как только она закрывает глаза, я возвращаюсь в парк, в котором оставил собирательницу и машину, и первое, что вижу – долбаных смотрителей и их «бравый отряд» вместе с Ковалевским.
Ковалевский в первое мгновение после моего появления смотрит так, словно глазам своим поверить не может, будто готов выпрыгнуть из штанов из-за моего появления. Такая реакция мне кажется сомнительной и почти смешной. Но мальчишка быстро берет себя в руки и пробует спрятать наглую ухмылку.
Получается у него не особенно. Он слишком молод, хреново себя контролирует.
- На ловца и зверь, - хрустит шеей светлый, отталкиваясь от моей тачки.
Я только бровь вопросительно вздергиваю, наблюдая за приближением Медведя. От него почти несет осознанием собственной значимости и пафосом.
Он идет наигранно лениво, почти небрежно, засунув руки в карманы, наверняка кого-то копирует. И я даже могу предположить кого.
Смешок сдержать получается чудом. Гад вряд ли будет рад появлению у него «фанатки».
Мальчишка останавливается на расстоянии вытянутой руки, смотрит все еще самоуверенно и почти торжествующе, собирается что-то сказать.
Но я вздергиваю руку, призывая к молчанию, выуживаю из кармана телефон, набираю Лис.
В трубке сначала гудки, после – голосовая.
Ковалевский заметно бесится из-за моего поведения.
- Где Эли?
- Какого черта твоя тачка тут делает?
Оба вопроса звучат в унисон. И никто из нас отвечать не собирается. Я оглядываюсь, пробегаюсь взглядом по лицам иных. Хмурюсь, потому что только теперь понимаю, что их слишком много, и они слишком взвинчены. Возвращаю внимание к Ковалевскому. В воздухе напряжение и нервозность, слишком много суеты.
Ничего не меняется, да?
- Что твоя тачка тут делает? - цедит мальчишка, не выдерживая первым.
- Ждет меня. Где Элисте? – повторяю свой вопрос, напоминая себе о том, почему не могу просто съездить сопляку по морде. Вспоминается плохо.
- Это не ответ.
- Другого у меня нет. Еще раз - где Эли?
- Зарецкий… - снова цедит многозначительно Медведь. – Я ведь могу и…
- Аарон, - раздается знакомое из-за спины, заставляя меня повернуть голову, а шавку совета заткнуться. На дорожке в парк, чуть сбоку, Доронин.
Он стал еще толще с нашей последней встречи, впрочем, как и его очки. Костюм – старомодный, на трех пуговицах – почти трещит на животе, на манжетах темнеют пятна. Челка прилипла ко лбу: то ли от пота, то ли из-за дождя. Смотрит внимательно, холодно, сосредоточено, хоть и немного устало.
- Глеб, - киваю мужику. – Отзови своего солдата, он нагоняет на меня невообразимую тоску: у меня пес был когда-то – мелкий, громкий и тупой. Я пнул его слегка, и Тузик сдох. Теперь вот, - развожу руками, - скучаю. Бесполезная тварь была, но забавная.
- Зарецкий! – почти натурально рычит пацан, подаваясь ко мне.
- Миша, - тут же тихо одергивает сопляка Глеб, и тот дергается, как от удара. Губы кривятся от злости, желваки – на скулах, взгляд почти бешеный. Плохо, - иди, покури. Я дальше сам.
- Но…
- Михаил!
Мальчишка смотрит почти с ненавистью несколько секунд, а потом все же уходит.
Они с Куклой, что ли, в детстве в одной песочнице сидели?
- Напрасно ты с ним так, - качает головой Глеб, поравнявшись со мной. Мы оба смотрим в спину пацану. – У него есть задатки.
- Он слишком открыт и предсказуем, - пожимаю плечами. – Волков его сбросил, и ты сбросишь.
- Посмотрим, - отказывается соглашаться Глеб. – Мальчишка просто еще молод.
- Молод? Ему полтинник, да? – усмехаюсь. - И он все еще жаждет добра и справедливости…
- …во имя луны, - кривится Доронин.
- Что? – удивленно поворачиваюсь к мужику.
- Не обращай внимания. Я эти выходные с племянницей провел, - он снимает очки, вытаскивает из кармана платок, - никак не отойду. Ты ищешь Громову?
Киваю.
- Она дома или где-то возле него. Уехала час назад.
- Ты ее смотритель?
- Да.
- Давно? – спрашиваю, разглядывая деревья.
- С самого начала, - спокойно пожимает Глеб плечами. – Не играй с ней, Аарон. Эли… - и замолкает, обрывая себя на полуслове. – Там нечего ломать, - все-таки продолжает. – Уже все изломано.
Слова Доронина мало что проясняют мне на счет Громовой, но проясняют почти все об их отношениях. Я поэтому о ней ничего не знал. Глеб прятал от мне Лис.
- Кем не скажешь?
- А кто ломает их всех? Смерть, - вопреки моим ожиданиям, отвечает смотритель. – Она собиратель с двенадцати. Начала еще в детском доме.
- Убийства… - качаю головой.
- Да. Жестокие, обычные, по неосторожности и умышленные, дети, старики, женщины, молодые парни. Все подряд, без разбора. Меня удивляет, что Громова все еще не шагнула в брешь. Я бы на ее месте шагнул.
- Эли сильнее тебя, - бросаю и иду к тачке. Глеб останавливать не спешит. Только протирает и протирает свои очки. Бесполезное занятие с учетом того, что на улице дождь.
- Я загляну к тебе на днях, - останавливаюсь у открытой дверцы. – Хочу посмотреть на тело Питерской ведьмы.
