- После ее восемнадцатилетия верховные начали бы угасать, - киваю, - а она – постепенно обретать силу. У нее были бы годы, - продолжаю совсем тихо. – Время и на учебу, и на контроль… Что ты будешь делать?
- Найду ей того, кто сможет научить – это основное. Закрою на время.
Мне хочется расхохотаться первые несколько мгновений или покрутить пальцем у виска, но я перехватываю взгляд Зарецкого, и вместо смеха вырывается сдавленное бульканье.
Он серьезно.
Он действительно в состоянии закрыть будущую верховную.
Твою… мать…
И Аарон понимает, что я понимаю. Я не скрываю эмоций, стою, застыв возле окна, опираясь спиной о подоконник, рассматриваю его, пробую уложить в голове хоть какую-то часть информации, переварить, осознать до конца. Зарецкий кажется расслабленным, почти таким, как всегда. Только продолжает сжимать и разжимать кулаки, только взгляд… Когда Шелкопряд узнает, из-за кого пробудилась новая верховная, он заставит виновного плакать кровью. На самом деле заставит любого, кто причастен.
- Боишься? – тихо, низко тянет Аарон. В голосе все те же злые ирония и насмешка, мрачное удовлетворение. Он будто рад тому, что я понимаю, сколько в нем силы.
Понимаю ли?
Я думаю. Я правда думаю над его вопросом, прислушиваюсь к себе, еще раз прокручиваю в голове слова Зарецкого. Те крохи информации, что знаю о нем. Ковалевский сегодня почти пятнами пошел, когда узнал, что Аарон меня подвозил, зудел в уши, что Зарецкий опасен, что я не представляю с кем связалась, что он наверняка меня использует и бла-бла-бла. Было даже смешно. Ковалевский серьезно полагал, что может на что-то повлиять.
Но…
Я не чувствую от Аарона опасности. Не по отношению ко мне. Возможно, обманываю себя, возможно, хочу обмануться. Проблема в том… с ним, я не прячусь, от него не надо ничего скрывать. Он знает, действительно знает, кто такие собиратели на самом деле. Что сидит в нас, и кажется, что ему глубоко на это класть.
- Нет, - отвечаю и вижу, как расслабляются плечи и губы хозяина «Безнадеги», как немного светлеют глаза. – Просто я все еще не знаю, кто ты на самом деле.
- Это для тебя важно?
Я снова задумываюсь. Имеет ли значение то, кто он? Или кем был?
Я не верю людям, я не верю иным, я даже призракам не всегда верю. Ему… не знаю. Хочется сказать, что ему тем более, но меня что-то останавливает. Зарецкий упрямый, гордый, изворотливый, сильный. Темный. И еще куча всего, но…
- На самом деле… - начинаю говорить и подхожу к нему, запускаю руку в темные, густые волосы, в непослушные, жесткие пряди. Аарону приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Странно, но это не делает его более открытым. Все наоборот, кажется, что это я сейчас открыта перед ним, - нет. Мне кажется, это… привычка, возможно, с примесью любопытства, возможно, оно приправлено необходимостью контроля и паранойей. Но в целом мне все равно. Кем бы ты ни был, я готова позволить тебе узнать, - намекаю на слова, брошенные в лифте.
Аарон ловит мою ладонь, целует так же, как несколько минут ранее, открывает глаза. В их глубине, на самом дне, его ад, его личный демон и что-то еще…
- Доронин сказал, ты собиратель с двенадцати, - звучит низкое. Зарецкий говорит и водит губами по моей ладони, отчего слова звучат приглушенно, а на моей коже мурашки, - я понимаю, почему ты никому не веришь. Они наврали тебе?
- Да, - киваю спокойно. Я давно переболела, меня не трогает.
- Когда узнала правду?
- Когда увидела Его, - пожимаю плечами. – Через два года – незабываемая встреча была… Гребаный Дед Мороз с мешком подарков для непослушных детей.
- А в мешках-то все больше трупы…
- Да.
Аарон задумчиво кивает, втягивает воздух у моего запястья.
- Помнишь, что произошло?
- Нет. И не уверена, что хочу, - я, наверное, даже понимаю, почему искатель задает эти вопросы. Бемби и моя выдержка. Зарецкий такой, какой есть. Его не переделать, и я знаю, на что согласилась.
- Ты поэтому хочешь рассказать Кукле все до конца?
- Отчасти, - киваю. – И ради душ, которые она придет забирать. С ее представлениями о мире, о ней самой в нем, о душах…
- Боишься, что сорвется? – понимает Зарецкий без слов.
- Да. Думаешь, напрасно?
- Нет, - он улыбается, качает головой, снова целует мою ладонь. – Я поддержу тебя. Только…
Аарон не договаривает, прячет от меня выражение своих глаз за опущенными веками, кажется, что расслабляется окончательно.
- Что?
- Лучше, чтобы ей рассказала не ты, а я.
Слова ставят меня в тупик. Я не понимаю причину, по которой Зарецкий хочет поменяться со мной местами. Или понимаю, но не до конца.
- Почему?
- Сейчас для Куклы главный мудак – я. Пусть так и остается. Пусть ее вера в это окрепнет.
Теперь ясно, но…
- Мы не станем подружками, Аарон. Даже просто нормально общаться вряд ли сможем, и дело тут не во мне, - качаю головой.
- Возможно. Только, Эли… Кукла будет искать защиты, наставничества, поддержки, пусть даже минимальной. И придет за этим к тебе. Не к Доронину, или Ковалевскому, или к собирателю, которого к ней приставят. К тебе. Все равно, рано или поздно, осознанно или нет. Это инстинкт, как с цыплятами, Эли. Он в людях и иных еще со времен сотворения мира, - Зарецкий больше не чеканит слова, не бросает их тяжелыми камнями в тишину кухни. Он расслаблен настолько, насколько возможно в его случае, улыбка как тонкое лезвие на красивых губах.
- Хорошо, я в целом, наверное, не против. Только… я не умею общаться с людьми.
- Она больше не человек.
- Но она им была. По крайней мере, думала, что была. Она мыслит как человек, действует как человек, чувствует все еще как человек, - нежная маленькая фиалка. Мамин-папин цветочек, кто ж ей виноват, что в прошлом воплощении она «согрешила». Даже интересно, как именно. – Ее определяют не сила или родители, Аарон, ее определяет…
- Опыт, - усмехается Зарецкий, заканчивая вместо меня. – Думаю, у Доронина его будет с избытком. И я не прошу тебя становиться ее названной мамочкой. Давай закончим на этом, у нас осталось несколько часов, и я больше не хочу тратить их на обсуждение Куклы, Доронина или сопляка Ковалевского. Я хочу потратить их на тебя. И на меня в твоей кровати.
Он поднимается так резко, что я не успеваю даже вдохнуть, подхватывает меня за талию и вытаскивает из кухни, в глазах переливается желание, щерит пасть голод. Губы сминают мои, тело напряжено до дрожи, под моими руками снова закаменевшие плечи. И я веду по ним с ненормальным удовольствием, снова наслаждаюсь каждым движением и жестом.
Мысли из головы вылетают со скоростью света. Все вопросы растворяются, испаряются, как души, ушедшие в брешь.
