М-да…
Но поговорить, наверное, все же с кем-то да стоит. Вопрос – с кем?
Я поднимаюсь на ноги, все еще перебирая в голове варианты, дохожу до своего малыша, почти не смотря по сторонам, надеваю шлем. А потом слышу дикий, истошный, испуганный крик.
Тело мальчишки нашли.
Уезжаю прежде, чем раздастся следующий прежде, чем заброшка наполнится голосами, зеваками и прочими радостями смерти.
Гоню.
Скорость прочищает мозги, вышвыривает из них все лишнее, весь мусор. Со мной всегда так было.
Я съезжаю с МКАДа, когда Алиса спрашивает, хочу ли я принять входящий вызов. Номер отсутствует в записной, но мне кажется, что я знаю, кто звонит.
- Эли, - голос Аарона звучит из серии «мне-это-не-нравится-но-я-так-и-знал», - Бэмби решила, что хочет стать собирателем.
- Класс, - тяну примерно с той же интонацией. Во мне сейчас ехидства чуть ли не больше, чем в Зарецком, желания сделать кому-то больно – через край. Не знаю, почему меня так злит этот вопрос. Почему так раздражает, что Варя стоит на своем. И гадать настроения тоже не особо…
- Ага. Я хочу отвезти ее сегодня к Доронину. Где-то через час и…
- Нет, - не даю договорить. – Через час мы втроем встретимся где-нибудь в центре. Можно в «Безнадеге». И я расскажу девчонке все до конца. А там…
- По ситуации, - уверена, Зарецкий кивает.
- Да. По ситуации.
В трубке несколько секунд слышно лишь дыхание Аарона. Мое собственное дыхание. Не знаю, чего он дышит, а я дышу, потому что просто руки заняты, потому что даже звук его дыхания действует на меня совершенно странным, гипнотическим образом.
- Аарон? – зову прежде, чем мысль окончательно формируется.
- Да, Лис…
- Тебе когда-нибудь казалось, что ты сходишь с ума?
- Смотря, что считать сумасшествием, Эли, - тихо и серьезно отвечает Шелкопряд. Он сейчас осторожен, подбирает слова, и меня это раздражает. Будто он забыл, с кем разговаривает, будто… - Знаешь, ведь психи…
- Забей, - бросаю раздраженно, обрывая его на полуслове. – Увидимся в «Безнадеге».
- Эли…
Я отключаюсь прежде, чем он успевает сказать хоть слово. Перевожу все звонки на голосовую и прошу Алису написать Доронину сообщение о том, что на «допрос» опоздаю. О том, что возможно у него сегодня появится новая подопечная не говорю.
Мало ли…
Может у Бэмби проснется мозг.
Внутренний голос при этом шепчет, что то, чего нет, проснутся не может по определению.
День не задался еще вчера.
Бесит.
И Зарецкий с этими его фальшиво-успокоительными нотками в голосе тоже бесит. На какое-то мгновение даже кажется, что, как и Ковалевский, он путает меня с кем-то. На длинное такое мгновение.
Почему нельзя сказать, как есть? Зачем тянуть то, что болит? Почему не сорвать сразу?
Мужчины…
Надо все-таки позвонить Маре.
Второй труп не раздражает так, как первый, но все равно раздражает. Просто мертвый мужик, ему тоже не повезло: неудачное падение с лестницы и вуаля – свернутая шея, как суперприз. Отстойный такой суперприз.
Я не зависаю над ним, не выпадаю, никуда не проваливаюсь. Мне удается сохранить относительно трезвый ум и, прости Господи, твердую память. Более того, даже получается остаться незамеченной толпой любопытных, успевшей собраться возле сломанного тела. Ненавижу опаздывать к трупам… Вообще ненавижу опаздывать.
В бар в итоге я вваливаюсь на полчаса позже, чем рассчитывала, где-то глубоко внутри теплится надежда на короткий и безболезненный разговор. Правда, умирает она почти сразу же, стоит мне увидеть за дальним столиком Бэмби, судорожно вцепившуюся в чашку с… чем-то. Она снова вся такая девочка-девочка, что хочется сесть, обнять и плакать, выражение лица – задумчиво-мечтательное, влажно поблескивают пухлые губки, аккуратно уложен каждый волосок. Зарецкого за столиком нет.
Я проскальзываю к бару, пока Варя не успела меня заметить, и делаю у Вэла заказ. Мне нужен допинг и все терпение этого мира. Ну… и, возможно, капелька слабоумия.
Бармен «Безнадеги» все понимает без слов. Улыбается понимающе и тут же ныряет куда-то под стойку.
Пока Вэл готовит мне кофе, я просматриваю список. На завтра пока никого нет, а имена Карины и Марии все еще висят, мигают напротив них адреса. Обе в центральном морге совета и это вызывает почти физический зуд. Я почти заканчиваю набирать очередное сообщение в чат, когда Вэл ставит передо мной кофе с перцем и корицей, а на талию опускается тяжелая рука.
Я ни в чем себе не отказываю, облокачиваюсь на Зарецкого, закрывая глаза, делаю первый глоток кофе, втягиваю в себя запах Аарона и аромат напитка, немного расслабляюсь. Уже практически не помню из-за чего я на него злилась.
- Никогда так больше не делай, Эли, - тянет на ухо бархатно. – Не отключайся, не дослушав, не бросай трубку, - его руки скользят по моей талии, сильное тело прижимается крепко, голос обволакивает.
- Ты меня разозлил, - пожимаю плечами. – Я хотела честного ответа, Аарон, а не пустых рассуждений, - вторая рука ложится на талию. Зарецкий осторожно притягивает меня ближе. Я не чувствую в нем раздражения или напряжения. Кажется, что он спокоен, в его руках тепло.
- Да, - он трется о мои волосы, как кот, зарывается носом. – Проблема в том, Лис, что мне слишком часто казалось, что я схожу с ума, поэтому не думаю, что мои слова тебе понравятся.
- Ты расскажешь мне, Аарон. Только позже, - я делаю следующий глоток. Кофе обжигает, приятно окутывает. – У нас есть дела.
- У нас есть маленькая избалованная девчонка, которая, возможно, сегодня повзрослеет.
Я чувствую, как он кивает. Поворачиваюсь, заглядываю в темные глаза. У Зарецкого странные глаза – темно-серые, как пепел, зола, без вкраплений, без синих бликов. Монохром.
- Ты веришь в это?
- Пути господни неисповедимы, - кривится Аарон, звучит почти презрительно-небрежно. – Говорить буду я.
- Любой каприз, - улыбаюсь.
Он не отпускает меня, пока мы идем к столику, хмуро смотрит на пирожное, к которому я так и не успела притронуться, на пальцы, сжимающие кружку, почему-то на явно растрепанные волосы.
Бэмби отрывает от столешницы взгляд только тогда, когда Аарон отодвигает для меня стул. Старый, потертый, обитый зеленым бархатом, с высокой резной спинкой.
За это я люблю «Безнадегу» - за полный хаос и бардак, за то, что тут любой найдет что-то свое. А еще за то... что здесь мне спокойно…
Будто не существует мира за изношенными, облупленными стенами этого бара, будто не существует осени, луж, голых деревьев и меня как собирателя…
