- Я? Никак, - пожимаю плечами, проходя мимо девушки на кухню. Японка остается стоять в коридоре. – Давай же, Мизуки. Не заставляй ждать, мое время тебе не по карману.
- Ты не понимаешь, - хозяйка квартиры осторожно заходит следом за мной, замирает на пороге, не решаясь сделать следующий шаг. Ее страх дразнит ноздри. Он сладкий, этот страх, тягучий. – Чтобы убить бурубуру, его надо напугать, а я не знаю, что может напугать именно этого.
- Ты не поняла, - качаю головой, проводя пальцем по аквариуму с ее ручной змеей. Гадюка вжимается в угол и шипит, прям как ее хозяйка, нервно бьет хвостом, сверкает в электрическом свете ее чешуя, блестят глаза. – Мне не нужно, чтобы ты его убивала, мне нужно, чтобы ты его призвала и загнала сюда, - я расстегиваю сумку, достаю из нее терракотовую урну с каменной крышкой. Она не похожа на обычную урну: слишком простая, без орнаментов и узоров, без иероглифов и насечек. Просто урна. С просто крышкой.
Мизуки бледнеет еще сильнее. Трясутся руки, ее змея шипит без остановки. Но обе не двигаются с места. И мне на короткий миг становится даже интересно, чего именно ведьма боится больше: меня или вещицы на столе.
- Мизуки, ты снова тратишь мое время. Я ведь могу и разозлиться или, еще хуже, начать скучать. Мне нужен этот дух. И ты его призовешь.
- Я…
- Мизуки, - я хмурюсь, позволяю раздражению просочиться в голос, позволяю почувствовать его в воздухе. На этой тесной кухне. Старой кухне старой японской ведьмы. А так и не скажешь. Обычная кухня: затасканная мебель из опилок, выкрашенная в серо-сизый цвет, обычная посуда, относительно новая техника, плоский маленький телек над столом, цветы на подоконнике – свежие пионы в вазе. И японка на первый взгляд тоже вполне себе обычная. Невысокая, тонкая, светлокожая. Наверное, даже красивая, для тех, кто любит такую красоту. Этакая неприступная королева.
Даже глаза захотелось закатить.
- Я слишком слаба, - все еще пытается отпираться ведьма.
- Это не мои проблемы. Ты найдешь от кого подпитаться.
Ведьма еще стоит какое-то время возле холодильника. Губы шевелятся, но девушка не издает ни звука, не читает заклятие, не наводит порчу: нет ощущения ее колючей, хрусткой силы вокруг. Змея продолжает жаться в углу и шипеть.
- Мизуки.
Ведьма дергается, судорожно втягивает в себя воздух, глотает его почти жадно и все-таки безвольно, как кукла, опускается на соседний стул. Продолжают сплетаться, извиваться, скользить по шее, плечам и лицу ее волосы. Крупные, тугие, лоснящиеся темнотой кольца.
За окном снова дождь.
- Приглуши свет, - растягивая слова, медленно произносит ведьма.
Я протягиваю руку к выключателю, оставляю гореть только бра над столом. Свечей не будет, благовоний тоже не будет, не будет костей, трав, риса. Будет только ведьма, змея и холодное лезвие обычного кухонного ножа. Приглушенный свет – только потому, что яркий мешает концентрации.
Я откидываюсь на спинку и прикрываю глаза.
Мизуки протягивает руки к аквариуму. Он большой, достаточно большой для ее змеи: зелень, коряга, мелкая галька, вперемешку с песком, имитация скалы, яркая лампа под пластиковой крышкой.
Ведьма протягивает руку к крышке, поднимает ее медленно, будто все еще неуверенно, второй рукой лезет внутрь. Ее глаза закрыты, шея и лицо напряжены, волосы извиваются все быстрее и беспорядочнее, узкими прядями. Тонкие пальцы безошибочно и резко смыкаются на черном туловище гадюки, у самой головы. Она шипит, как ветер в щелях, как небольшие кузнечные мехи, дышит, словно всем телом. На самом деле это не дыхание, это сокращаются, сжимаются сильные мышцы, скручивается в кольца, когда Мизуки достает ее из аквариума и подносит к своему лицу.
- Пробуди меня, - шипит так же, как и змея в ее руках, ведьма и открывает губы, наползает на голову гадины, проталкивает ее руками глубже в рот. Я вижу, как движется тело твари в горле Мизуки, как оно раздается, расширяется, почти лопается. Слышу хрипы и шипение, наблюдаю за тем, как все быстрее и быстрее двигаются руки японки, перебирая змеиное тело, как она запрокидывает голову, чтобы удобнее было глотать, как судорожно и часто раздуваются ее ноздри. Падает с плеч «оренбургский» платок, превращается в пушистую лужу у ног, открывая распахнутый ворот толстовки и руны, вытатуированные на теле ведьмы. Никаких четок, самое известное японское заклинание от демонов – всегда с ней, на ней. Рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн – все, что движется ко мне, пусть движется от меня. Очень примитивно, но действенно. Чернила постепенно наливаются кровью, словно пропитываются ей. Иероглиф за иероглифом, черта за чертой, тело змеи все глубже и глубже. Не больше минуты отвратительного, мерзкого по своей сути и природе зрелища, и кончик черного, блестящего, будто измазанного в масле хвоста, скрывается за кровавыми губами.
Мизуки дергается и выгибается. Выгибается неестественно, слишком сильно откинув голову назад, почти укладываясь затылком между лопаток, руки падают на стол и скрюченные пальцы скребут белую поверхность, кроша ногти. Скрипит ножками по полу стул, хрипы и бульканья рвутся из нутра Мизуки, поднимаются из самой сути ведьмы, раскаленные, алчные, низкие.
Она валится грудью на стол, снова резко вскидывает голову, поднимает веки. Как раз в тот момент, когда глаза под ними закатываются. Остается только белок. Серый, испещренный сеточкой алых, пульсирующих капилляров. Напоминает разбитое стекло, стейк с прожилками.
Ведьму колотит. Трясет так, что она сдвигает стол.
Вены на шее, руках и лице проступают все отчетливее, кажется, что еще немного, и они прорвут кожу.
А потом она вскидывается, застывает так, если бы ее облили бетоном. Не шевелится, не издает ни звука, будто бы не дышит. Ни один мускул не двигается. На кухне все вязнет и тонет в тишине, только барабанит отрывистое стаккато дождь за окном, как одержимый пианист.
Я бросаю короткий взгляд на часы, сцеживаю в кулак зевок, лезу в карман за мобильником. Вот это вот… представление займет еще какое-то время. И терять его впустую я совершенно не намерен. Местечковая самодеятельность интересна только первые пару раз, а после… после как-то приедается.
У Дашки скоро день рождения. И мне надо серьезно подумать над тем, что ей подарить. С другой стороны, выбор подарка для нее здесь, в этой квартире, кажется чем-то почти кощунственным. Поэтому вместо поисковика я лезу в почту, как раз в этот момент Мизуки начинает призывать духа. Что-то лопочет на своем журчащем языке. Я не особенно вникаю в слова. Да и чего там вникать? Стандартный призыв темной онъмёдзи.
Гайки о юдзури харайши, шитюушин о тингоши…. И бла-бла-бла. Что-то про очищение ки, про четыре столпа, про защиту, про «возвращайся»… Короче, скука смертная.
Вообще, японские ведьмы и их заклинания, на первый взгляд, бессмысленная и беспощадная хрень. Все эти инь и янь, гороскопы и соломенные куклы, так напоминающие вуду, пентаграммы и синтоизм, как само понятие. Добро и зло – относительны, все зависит от обстоятельств – великая, чтоб его, японская мудрость. Мизуки, например, свято верит, что ничего плохого не совершает, вот только почему-то старательно скрывает свои делишки от совета.
