Целых семнадцать лет в королевстве не происходило сожжений, и историк Джон Фокс, писавший о мучениках во время правления Марии, выразил в письме королеве протест по поводу возвращения казней. Елизавета называла его «мой отец Фокс», и в силу этого он имел право на определенную вольность в своих назиданиях. «Я ни в коем случае не защищаю еретиков, — писал он, — но я человек и пощадил бы другого человека. Сжигать живые тела несчастных, сбившихся с праведного пути скорее от слепоты разума, нежели душевного порыва, и поливать их дегтем и серой, чтоб сильнее распалялось пламя огненное, суть кощунственная скверна папистской веры… ибо любовь Бога пощадила бы их жизни». Королева осталась глуха к этому призыву.
Смерть архиепископа Паркера в мае 1575 года привела к смене общего курса церкви. Паркер оставил после себя огромное состояние, и считалось, что он частенько злоупотреблял своими обязанностями на посту. Его преемник Эдмунд Гриндал был в равной степени знаменит своей набожностью и ученостью; он снискал расположение лорда Берли и, как представлялось, действительно отличался религиозным ригоризмом. Один из анонимных почитателей отправил ему послание, где призывал «держать совет с братией вашей о том, как изгнать остатки папского отребья, которые оскорбительны для праведных христиан. Я знаю, будет нелегко осуществить сие благое дело, о коем вы и ваши братья радеете. Однако (приводятся способы) кое-что сделать можно». Задача представлялась нелегкой, поскольку самой Елизавете очень претила идея каких-либо новых изменений или вмешательства во внутренние дела. Она была религиозным консерватором, и весьма скоро Гриндал заслужит королевскую немилость.
Елизавету глубоко тревожило, в частности, все большее распространение так называемых пророчествований или учений. Это были собрания, которые посещали представители духовенства, чтобы обсуждать тексты Священного Писания и обучать начинающих священников искусству проповеди и другим богослужебным обязанностям. Мирянам иногда разрешалось присутствовать на встречах, а заканчивались они обычно обедом в местном трактире, где оглашались и обсуждались предписания доктрины. Понятие «пророчествования» было заимствовано из Первого послания апостола Петра к коринфянам, в котором он призывал: «И пророки пусть говорят двое или трое, а прочие пусть рассуждают… ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение»
[78].
Эти события с радостью приветствовали приверженцы евангелизма. Посещение собраний представителями всех духовных рангов во многом способствовало размыванию традиционной церковной иерархии, а особый акцент на проповедовании и дискуссиях предоставил прекрасную возможность более открытого и непринужденного обсуждения доктрины за рамками воскресных служб. Пророчествования обрели популярность среди широкого населения, и вскоре на них стали собираться жители центральных графств, Восточной Англии, Лондона, Девона, Кента и Суррея.
Королева узнала о существовании подобной деятельности в результате споров между местными консерваторами и инакомыслящими. Ей сообщили, что некоторые священники, отстраненные от своих обязанностей за радикальные мнения, участвуют в собраниях. Елизавета обратилась к архиепископу Гриндалу и попросила их прекратить. Питая глубокую неприязнь к любым формам религиозного фанатизма, она приказала ограничить число проповедников в каждом графстве до трех или четырех. В виде компромисса архиепископ предложил создать кодекс религиозной практики, однако королева ответила отказом. Затем он написал ей письмо, где ссылался на пример библейских пророков, которые не боялись своими назиданиями обидеть или упрекнуть королей.
Говорить королеве правду было его священной обязанностью. Без проповедования Слова Божьего людей ждал неминуемый конец. Пророчествования возникли для «укрепления в вере, наставления и утешения духовенства», и он добавил: «Я не могу, не погрешив против совести и не оскорбив величие Господа, дать свое согласие на запрет этих учений». Он был готов ослушаться королеву, которая являлась верховным главой его церкви. «Помните, милостивая сударыня, — написал он, — Вы смертный человек». Елизавета ничего не ответила на это довольно дерзкое послание. Пять месяцев спустя королевский двор обнародовал приказ, запрещавший «беспорядочные проповедования, чтения и совершения церковных таинств»; жители оставили свои приходы, чтобы послушать «прения и обсуждение разделившихся мнений о постулатах теологии, столь не свойственные простонародью». Пророчествования, таким образом, подошли к концу.
Сам архиепископ Гриндал навлек на себя негодование королевы. Она хотела отрешить его от должности, однако Сесил и Уолсингем убедили ее, что тем самым она создаст неуместный прецедент. Кроме того, любой публичный скандал сыграет на руку католикам. Поэтому Елизавета лишила его какой-либо фактической власти и повелела оставаться в Ламбетском дворце, где ему дозволялось исполнять лишь самые рутинные обязанности. Когда же Гриндал принял решение по обоюдному согласию уйти в отставку, его смерть поставила точку на необходимости дальнейших компромиссов.
В феврале 1576 года состоялся очередной созыв парламента, и на одном из первых заседаний Питер Вентворт, сторонник идей пуританства, выступил с речью, которую сочли в высшей степени бестактной. Он требовал предоставить полную свободу слова в парламенте, особенно в вопросах религии, даже рискуя навлечь на себя немилость королевы. Он настаивал, что парламент, будучи блюстителем закона, должен иметь возможность невозбранно выполнять свой долг; даже монарх облечен своими полномочиями согласно букве закона. Непозволительно ограничивать религиозные дискуссии из-за слухов, что «ее величеству неугодны подобные темы; всякий, кто затеет об оных разговор, весьма оскорбит королеву». Недопустимо, что королевский двор отправляет в парламент «указания», препятствующие подобным дебатам. «Богом клянусь, господин спикер, как жаль, что эти две вещи нельзя упрятать в ад: я говорю о слухах и указаниях». Затем он добавил, что «никто не безгрешен; никто, даже наша благородная королева… Весьма и весьма опасно, когда правитель ущемляет и обижает своих дворян и свой народ, как поступала ее величество при последнем парламенте. И столь же опасно правителю идти наперекор или противодействовать своему дворянству и народу».
Коллеги Вентворта в палате общин немедленно обвинили его в пропаганде вольности, а не свободы и в особенности осудили за то, что поднял вопрос о прерогативах монарха. Его удалили из зала заседаний и отдали под стражу парламентскому приставу. Затем, представ перед комиссией совета, Вентворт попытался оправдать свои заявления о свободе слова на том основании, что королевские «указания» парламенту недвусмысленно запрещали дискуссии о важнейших вопросах религии. Такая позиция представлялась совершенно неприемлемой. Вентворта посадили в тюрьму на месяц, пока королева в знак особой «милости и благосклонности» не даровала ему свободу. Таким образом, о каких-либо предпосылках свободы слова в парламенте говорить было еще рано.
В очередной раз в парламенте встал вопрос о браке королевы, и в очередной раз она выступила с возражениями, уклонившись от прямого ответа. Выступая с речью в конце парламентской сессии, Елизавета заявила: «Будь я простой дояркой с ведром в руке, чьими личными интересами можно и пренебречь, я бы не пожертвовала своим бедным и одиноким положением ради замужества с монархом… однако ради вашего блага я готова исполнить долг свой, сколь бы трудным он ни был, если дело касается моей особы». Другими словами, она предпочитала оставаться незамужней, но соглашалась идти на компромисс в важнейших государственных делах.
