Ранней осенью 1585 года она финансировала путешествие Фрэнсиса Дрейка в Вест-Индию с целью захвата испанских судов и принадлежавших Испании городов в регионе. Его войско состояло из двадцати девяти кораблей и двух тысяч трехсот человек. Он захватил Санто-Доминго на острове Эспаньола и награбленными трофеями забил до отказа трюмы своих кораблей. Затем Дрейк отправился в Картахену на побережье Карибского моря и потребовал выкуп за осажденный город в размере ста семи тысяч дукатов. Следующей в очереди была Панама, однако вспышка тропической лихорадки среди команды Дрейка помешала осуществить эту затею.
Конфликты Старого Света, таким образом, переместились в Новый, и, хотя говорить о наличии глобальной стратегии применительно к тому веку было бы анахронизмом, Дрейк и его компаньоны-путешественники, несомненно, понимали, что господству Филиппа в Нидерландах можно нанести серьезный удар, захватив его суда с золотом. Позднее, во времена Непобедимой армады, секретарь Филиппа говорил, что «безопасность Вест-Индии являлась не менее весомым мотивом вторжения, чем возврат Нидерландов». Открытое военное противостояние с Испанией, таким образом, теперь стало лишь вопросом времени. Новый папа римский Сикст V заявил, что Елизавета «подлинно великая королева, ах, если б только она была католичкой, то мы бы в ней души не чаяли. Вы только посмотрите на нее — как она умеет править! Она всего лишь женщина, хозяйка половины одного острова, а ее боятся Испания, Франция, империя, все!». В этом году Берли заказал художнику полотно, «Портрет с горностаем», на котором королева изображена вместе с мечом, лежащим подле нее на столике. Будучи лордом-казначеем, Берли распоряжался всеми военными расходами королевства.
17 ноября 1585 года, в день двадцатисемилетнего юбилея своей коронации, Елизавета ехала в золотой карете по улицам Лондона; вместо крыши над каретой красовался навес, вышитый жемчугом и золотом. Королева, облаченная во все белое, через короткие паузы выкрикивала: «Боже, храни мой народ!» Собравшиеся преклоняли колени перед проезжавшей королевой и отвечали: «Да хранит Господь ваше величество». За каретой следовал граф Лестер, а впереди ехали Берли и Уолсингем. Лестер и Берли служили королеве с самого начала ее правления, Уолсингем присоединился одиннадцатью годами позже. Елизавета являлась олицетворением собственного девиза semper eadem — «всегда неизменна».
В следующем месяце королева отправила графа Лестера в Нидерланды в качестве своего генерал-лейтенанта. Его с нетерпением ждали как «нового мессию», одного из главных поборников международного протестантского движения, и на волне столь воодушевленных надежд ему предложили пост генерал-губернатора. К великому гневу и недоумению королевы, он принял этот титул. Когда же в начале 1586 года его утвердили «абсолютным губернатором», Елизаветой овладело неистовство. В глазах всего остального мира она действительно была королевой, а Лестер — ее наместником; «вспышки гнева» и «обличительные тирады» королевы тревожили ее советников, а некоторых она даже обвинила в причастности к заговору с целью скомпрометировать ее цели. Она пригрозила заключить мирное соглашение с герцогом Пармским и тем самым нанести удар личному престижу Лестера.
Когда гнев поутих, Елизавета решила оставить Лестера во главе командования английским войском в союзе с нидерландскими силами; однако успех не сопутствовал его кампании. Лестеру с большим трудом удавалось координировать советы союзников и пришлось просить увеличения денежного довольствия и присылки новых людей. Один военачальник писал Берли, что «состояние кромешного хаоса, царящего среди солдат, поистине удручает, припасы и подкрепление необходимы прямо сейчас, прежде чем успеет вмешаться Господь». Лестеру не удалось уладить конфликты между государствами, например Голландией и Зеландией, равно как и развеять подозрения относительно своих действий. Несмотря на то что Уолсингем настоятельно советовал остерегаться «издержек», он поднял жалованье своим солдатам (включая собственное) и закрыл глаза на взяточничество и массовые злоупотребления. Эта война привела к ощутимому сокращению английского экспорта с последующей потерей рабочих мест; ситуацию усугубил катастрофический неурожай 1586 года, спровоцировавший волну голода, болезней и смертей. Отвлекаясь от авантюр великих мира сего и обращаясь к жизни простых людей, зачастую сталкиваешься с нищетой и недовольством.
Так или иначе, нет ничего удивительного в том, что королеву всерьез встревожили непомерные расходы, связанные с конфликтом. Елизавета питала принципиальное отвращение к войне; у нее не было к ней ни способностей, ни интереса. Распространились слухи, что она собирается заключить перемирие с Испанией и свернуть злополучную кампанию Лестера; сообщалось, что одним из условий этого мирного соглашения станет передача Филиппу II приморских городов. Религия не стала бы препятствием. Если Испания сможет гарантировать Нидерландам сохранность их «вековых свобод», этого будет достаточно. Берли считал, что любой мир, заключенный на подобных условиях, станет неизгладимым пятном позора на репутации Англии. Он заявил Елизавете, что хочет оставить свою должность и удалиться на покой; на короткое мгновение слова советника растрогали ее, однако затем королева вернулась к своей прежней стратегии, которую он описал как «совершенно нелепую и опасную». Уолсингем согласился с ним и выразил опасение, что все теперь станут говорить, будто «нет в мире двора более одиозного и непостоянного в сношениях, чем наш».
На фоне бездействия одолеваемой сомнениями королевы и разделившегося во мнениях совета война в Нидерландах продолжалась. Драматизма незадавшейся военной кампании прибавила нелепая смерть сэра Филипа Сидни после короткой вооруженной стычки во время осады Зютфена. Он снял броню с ног в героическом порыве повторить подвиг однополчанина, однако был ранен стрелой и скончался. Этот эпизод отразил тот дух романтизма и молодецкую удаль, которые он в себе воплощал. «Я устал, господин секретарь, — писал Лестер Уолсингему, — право, я так устал».
К лету 1586 года, впрочем, королева возобновила дружеские отношения с фаворитом. В одном из писем она обнаружила свою привязанность к нему следующими строками: «Роб[ерт], боюсь, мои бессвязные речи наведут вас на мысль, будто это летнее полнолуние затуманило мой рассудок». Она закончила письмо словами: «В конце позвольте заверить вас, что мы по-прежнему дружны и для общения нет преград, а потому говорю вам ô ô [ее символ для „глаз“, его прозвища] и молю Господа уберечь вас от печали и горя и защитить от врагов, миллион и легион моих вам благодарностей за все ваши труды и заботы. Всегда ваша, E. R.
[83]». Ее настроение всегда отличалось переменчивостью и загадочностью.
Несмотря на храброе противостояние Елизаветы разгневанной Испании, время было крайне опасным. Она боялась козней Марии, и в феврале 1586 года, как докладывали французскому двору, упала в обморок; говорили, что она пролежала без сознания два часа. Ранним летом того же года она с торжественной процессией шла к королевской часовне, когда внезапно ее «объял жуткий страх»; она вернулась в свои покои, чем, по словам испанского делегата, «немало удивила всех собравшихся».
