Угроза Екатерине приняла более четкие очертания. На Королевском совете сослались на якобы раскрытый заговор, целью которого было отравить короля и кардинала; в связи с этим королева получила письмо с предупреждением, что «если она приложила к этому руку, то пощады может не ждать». Это была довольно неуклюжая и провальная попытка подчинить ее. Совет пожаловался, что «она слишком проявляла себя в заграничных визитах, любезничала, благосклонно кивала, чего раньше за ней не замечалось, и изучала нравы людей». Однако жители Лондона уже были на ее стороне. Уолси приказал провести обыски среди населения на предмет аркебуз и арбалетов — атрибутов восстания. Ситуация достигла критической точки, что еще больше усугубилось неожиданным обнаружением так называемого испанского бреве — очередного папского разрешения на брак Екатерины и Генриха.
Одна за другой тянулись осенние и зимние недели, не принося никакого результата; Анну Болейн и Генриха все больше одолевало раздражение и нетерпение. Король был одурманен ею; он гостил в ее дворце в Гринвиче и осыпал украшениями и другими подарками. «Король ослеп от любви, — писал Кампеджио в Рим, — он ни о чем думать не может, кроме Анны». В досаде и волнениях они обратили свой гнев против кардинала. Уолси, в свою очередь, упрекал Кампеджио и грозился, что, если не предпринять никаких действий, разразится такая буря, что «смерть покажется раем». Один из королевских послов, Стефан Гардинер, встал на колени перед папой. «Ты, кто должен быть столь же прост, как голуби, — заявил он ему с неслыханной бесцеремонностью, — полон обмана, коварства и лицемерия». Папа сообщил Генриху, что не может ничего решать, не выслушав сначала аргументы обеих сторон, а весной 1529 года сэр Фрэнсис Брайан, двоюродный брат Анны Болейн, написал из Рима, что «тот, кто заставил Вашу милость поверить, якобы он позаботится об этом вопросе, оказал Вашей милости дурную услугу». Он со всей очевидностью намекал на кардинала. Сам Уолси говорил своим личным слугам, что намерен, насколько будет в его силах, разобраться с ситуацией, а затем добровольно удалиться на покой и посвятить себя духовным делам. Так или иначе, он прекрасно осознавал, что его конец, возможно, уже близок.
В последний день мая 1529 года в парламентском зале Блэкфрайерс был созван легатский суд под руководством Уолси и Кампеджио; король и королева остановились неподалеку во дворце Брайдуэлл и перешли по деревянному мосту через реку Флит, чтобы присутствовать на судебном процессе. Они оба получили требование явиться в суд в пятницу 18 июня, но за два дня до этого Екатерина попросила аудиенции с архиепископом Кентерберийским и восемью епископами; она опротестовала саму идею судебного разбирательства и заявила собравшимся, что хочет передать дело в Рим. Это бы гарантировало нескончаемую вереницу прений и допросов. Она также выразила официальный протест двум кардиналам в Блэкфрайерс, обвинив их в некомпетентном исполнении своих судейских обязанностей.
В назначенный день король и королева явились в легатский суд, где Генрих занял свое место под балдахином. Затем Кампеджио произнес речь на тему «неприемлемости прелюбодеяния, или, вернее, инцеста», по которой им сейчас нужно вынести решение.
— Генрих, король Англии, предстань перед судом!
— Присутствует, — ответил он.
— Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!
Она молча встала и подошла к королю, оставив позади небольшой круг советников и адвокатов; она встала перед ним на колени и заговорила так, чтобы все собравшиеся могли расслышать. «Я бедная женщина, чужая в ваших владениях, — я не могу рассчитывать ни на хорошего адвоката, ни на беспристрастных судей. Все эти годы я была вам верной женой и желаю знать, чем я могла вас обидеть». Затем она заявила о своей невинности до союза с королем и о том, что родила ему нескольких детей (лишь один из которых, как уже известно, выжил). «Если я в чем-либо перед вами провинилась, то приму свое позорное изгнание». Она добавила, что ни один адвокат в Англии не захотел бы — или не смог — открыто заступиться за нее. «С вашего позволения я удаляюсь до тех пор, пока не получу новостей из Испании». С этими словами она встала, сделала низкий реверанс королю и покинула зал суда. Кардиналы кричали ей вслед, но она не ответила на оклики.
Затем король обратился к собравшимся и заявил, что Екатерина всегда была ему верной и послушной женой. Уолси встал и опроверг сообщения о том, что он был инициатором бракоразводного процесса. Король поддержал его слова и признался, что за этим шагом стоят его собственные угрызения совести. Если бы этот союз признали законным, он с радостью продолжил бы жить в браке с королевой. Мало кто из присутствующих в суде поверил ему.
В последующие дни заслушивались показания нескольких свидетелей, главный из которых клятвенно утверждал, что Екатерина и принц Артур консумировали свой брак после венчания. Придворные слышали, как, покидая покои жены на следующее утро, Артур сказал: «Всю ночь напролет я словно был в Испании». Один из сторонников Екатерины, Джон Фишер, епископ Рочестера, возмутился такими «скабрезностями, звучащими в зале суда». Уолси резко осадил его, после чего последовала разгоряченная полемика.
Карл V отправил посла в Рим с сообщением, гласившим, что вынесение вердикта против его тетки станет великим позором для семьи. Он настаивал, чтобы вопрос был «делегирован» или возвращен в Рим для более беспристрастного разбирательства; он обязался утвердить ближайших членов семьи папы в качестве правителей Флоренции. Посредник Уолси, доктор Беннет, припал к ногам папы и в слезах заявил, что «короля и всю Англию ждет неминуемый конец». И представить было нельзя, чтобы его господин явился в римский суд в качестве просителя. Папа Климент стенал и умолял о смерти. 9 июля он собрал английских послов и объявил, что слушание переносится в Рим. «Я оказался между молотом и наковальней, — сказал он. — Я не могу отказаться выполнить требования императора, чьи войска вплотную окружили меня».
Тем временем Кампеджио затягивал процесс вынесения решения целым рядом отсрочек и процессуальных вопросов. К пятнице 23 июля казалось, развязка близка, однако в тот день Кампеджио отложил заседание суда до октября под предлогом необходимости соответствия римской системе правосудия. Он надеялся, что к тому моменту, возможно, суд вынесет положительное решение. Герцог Суффолк был в числе тех, кто открыто выражал недовольство. «Но клянусь мессой, — сказал он, — теперь я вижу, что правду говорила людская молва, ничего хорошего доселе не видела Англия от этого кардинала!» Несколько дней спустя король получил письмо от папы, где сообщалось, что дело было передано в Рим. Неспособность легатского суда вынести положительное для Генриха решение стало поворотным моментом в карьере Уолси. Вполне очевидно, что он более не управлял делами государства; свое последнее распоряжение о получении королевского жалованья он подписал 18 июля, а 27 июля отправил последнее письмо английскому послу.
Уолси еще не отстранили от дел, однако на его плечи уже спустилась тень. Анна Болейн написала ему гневное письмо, в котором обвиняла его в тайной поддержке Екатерины; теперь она могла полагаться лишь на небеса и на короля, «дабы вновь навести порядок во всех тех замыслах, что вы успели разрушить и испортить». Один из приглашенных на королевский званый ужин услышал разговор между Анной и королем и доложил его впоследствии церемониймейстеру кардинала: «Найдись в королевстве хоть один вельможа и сделай он хоть половину того, что учинил кардинал, то не сносить ему головы».
