Из ее уст звучали и другие заявления схожей природы, которые лишь еще больше распаляли чувства людей, подспудно верящих в Божественное откровение. Вокруг нее собралась группа священников и монахов, выступавших в ее защиту с церковной кафедры и возле рыночного креста. Она стала беседовать с придворными Екатерины; Джон Фишер рыдал, внимая ее речам, убежденный, что слышит слова самого Бога. Эта молодая женщина становилась по-настоящему опасной. Как впоследствии признавался Томас Кранмер: «Истинно, я думаю, своими проповедями она восхитительно заставила короля отказаться от брака».
С церковных кафедр звучало все больше хулительных слов. В Пасхальное воскресенье 1532 года монах-францисканец читал проповедь в Гринвиче в присутствии Генриха и Анны Болейн. Отец Пето отважно обрушился на короля с обличительной критикой и предрек, что если Генрих свяжет себя узами брака с Анной, то Бог накажет его, как наказал Ахава: «Собаки будут лизать твою кровь — да, твою!» К счастью, монах не сложил голову на плахе за пророчествование смерти королю; вместо этого его пожизненно изгнали из королевства.
Посреди всех этих волнений в очередной раз был созван парламент, в котором король заявил о своем намерении продолжить кампанию против папы Климента VII. Должным образом был представлен к рассмотрению закон, отменявший так называемые аннаты, или налог, взимаемый Римом с новоизбранных епископов или архиепископов. Действие меры отсрочили на год, со вступлением ее в силу по усмотрению короля; это была взятка за примерное поведение папы. Закон столкнулся с ожесточенным сопротивлением палаты лордов, в особенности «духовных пэров», глубоко обеспокоенных конечными планами Генриха. Впрочем, они были в меньшинстве.
Затем палата общин, члены которой были склонны уступать велениям короля, представила ему длинную петицию, перечислявшую все жалобы против церкви; в частности, ставилось под вопрос право духовенства принимать законы во время конвокаций. Члены палаты выразили недовольство церковными судами, судебными процессами над еретиками и размерами церковных сборов. Эти жалобы, давно всем известные, получили еще большую актуальность в свете новой роли короля как главы церкви.
В самом начале апреля король отправил петицию архиепископу Кентерберийскому, который на тот момент уже заседал в конвокации, и потребовал предоставить быстрый ответ. Ответ был получен неделей позже. Священнослужители отвергали все выдвинутые против них обвинения, утверждая, что их законотворческие полномочия зиждились на Священном Писании; их действия никоим образом не входили в противоречие с королевской прерогативой. Генрих, призвав к себе представителей палаты общин, озвучил им ответ духовенства. «Мы считаем, что подобный ответ вас вряд ли удовлетворит, — сказал он, — поскольку нам он кажется очень малоубедительным. Вы — мудрые и достопочтенные господа; не сомневаюсь, что вы обстоятельно рассмотрите этот вопрос и примете меж собой беспристрастное решение». Король, таким образом, настраивал палату общин против церкви.
Епископы понимали, что их ответ не удовлетворил короля или парламент, и поспешили пойти на уступки. Они дали торжественное обещание, что за время правления короля никогда не примут закон в отношении не связанных с верой вопросов; эта оговорка была слишком несущественной и никак не повлияла на решение проблемы. 11 мая король вновь пригласил делегацию для официальной аудиенции. «Я обнаружил, — сказал он, — что духовенство верно мне только наполовину. Все прелаты при посвящении в сан дают клятву верности папе, напрямую противоречащую той, что они дают нам, поэтому они скорее его подданные, а не наши». Со стороны короля подобное заявление было лицемерием, однако его намерения очерчивались все яснее. Он стремился полностью уничтожить власть и авторитет папы римского.
Генрих VIII отправил конвокации еще один меморандум или, скорее, набор требований. Ни один канон, ни один законодательный регламент не мог быть предложен или принят без дозволения короля. Все существующие церковные законы подлежали пересмотру комиссией, состоящей из клириков и членов парламента, по шестнадцать с каждой стороны, и вердикта большинства было достаточно для их отмены. Любой подобный вердикт большинства затем был бы поддержан королем, обладающим верховной властью.
Конвокация дискутировала вопрос на протяжении пяти дней, однако к этому моменту терпение короля было на исходе. Он требовал ответа. За единственным исключением, епископа Бата, все священнослужители объявили, что принимают предложение короля с полным осознанием его «непревзойденной мудрости, царственного великодушия и страстного стремления защищать честь Господа Бога». Их ответ, или уступка, получил известность как «Повиновение клириков». Испанский посол писал: «У духовенства теперь будет меньше власти, чем у сапожников, которые, по крайней мере, имеют право собраний и издания собственных законоположений». Несколько позже великий историк лорд Актон описывал «Повиновение» как символ «воцарения нового государственного устройства». Независимое государство Англия не могло возникнуть без радикального раскола с римским правлением. Тем не менее эти перемены можно представить и в более непосредственном, сиюминутном масштабе. Абсолютному монарху была нужна абсолютная власть над всеми своими подчиненными, светскими и духовными.
Через день после «Повиновения» Томас Мор сложил с себя — или был вынужден сложить — полномочия канцлера. Он стал слишком заметным сторонником папы и многовековых прав церкви. «Если бы лев осознавал собственную мощь, — сказал он однажды королю, — нелегко бы пришлось тому, кто захотел бы подчинить его себе». Был еще один человек, который по-прежнему сопротивлялся воле короля. Джон Фишер, епископ Рочестера, тайно поддерживал переписку с испанским послом; они договорились, что, случайно встретившись в людном месте, не признают друг друга. Однако уже через несколько месяцев Фишер заявлял, что испанская армия должна отправиться в Англию и свергнуть короля. Архиепископ Кентерберийский Уильям Уорхэм диктовал своим писцам церковное распоряжение, в котором критиковал закон, направленный против церкви. «Сим письменным свидетельством, — заявил он, — мы выражаем наше несогласие, отказ и возражение». Затем он слег и умер, став в итоге недосягаемым для короля. По привычке послушания и верности короне все остальные епископы безропотно согласились. Возможно, их еще страшил королевский гнев.
На каждом этапе этого процесса Генрих стремился заручиться поддержкой парламента, в большей мере в целях предосторожности. Король лично три раза присутствовал на парламентских заседаниях, чтобы повлиять на решение. Он не был уверен, как страна воспримет те великие преобразования, к которым он ее готовил. По этой причине он попытался представить все так, как будто бы палата общин, в частности, занимается подстрекательством или изыскивает меры, направленные против церкви. Хотя в действительности Генрих был единственной движущей силой антиклерикальных реформ, он считал более целесообразным создавать видимость своего нейтралитета.
По мере развития событий сама палата общин приобрела дополнительный авторитет и стала рассматриваться в качестве партнера короля. В одном из более поздних обращений король заявил парламенту, что «судьи наши нам повестили, что нигде в королевстве главенство наше не находит более высшего воплощения, как в парламенте, где мы как глава государства и вы как члены парламента объединяемся вместе в единое правящее целое». Это заявление фактически представляло собой новую доктрину, согласно которой «король в парламенте» обладал верховной властью в заново объединенной стране.
