Еще один демарш против Кранмера был предпринят в конце ноября. Король играл в опасную игру. Он разрешил своему совету вызвать на допрос Кранмера по обвинению в ереси и, «если посчитаете нужным, отправить его в Тауэр». В ту же самую ночь он призвал архиепископа к себе. Когда Кранмер спешно прибыл во дворец, Генрих рассказал ему в точности о намерениях совета.
Кранмер, казалось, воспринял новость довольно спокойно и ответил, что надеется на беспристрастное слушание. Король резко оборвал его: «Разве не считаешь ты, что, упрячь они тебя в тюрьму, сразу же появятся трое или четверо подставных негодяев, которые будут свидетельствовать против тебя и обвинят тебя, — те, кто, пока ты на свободе, не смеют явиться перед лицом твоим и слова молвить?» Генрих слишком хорошо представлял себе суть судебных процессов над еретиками.
Затем Генрих дал Кранмеру кольцо со своего пальца в знак решительной королевской поддержки; это означало, что король намеревался взять дело в собственные руки. Заручившись содействием короля, Кранмер вернулся в Ламбетский дворец. На следующее утро его, как и ожидалось, вызвали в совет, где ему, однако, пришлось унизительно ожидать аудиенции целых сорок пять минут «среди пажей, прислужников, лакеев». Королю немедленно об этом доложили, отчего он пришел в ярость. «Так, значит, так они мне служат? — вскричал он. — Что же. Вскоре они от меня дождутся». У этого исторического эпизода есть все задатки театральной драмы, в которую он, с легкой руки Шекспира, в конечном итоге и превратился
[35].
Кранмер стоял перед членами совета, своими прежними коллегами, которые объявили ему, что он арестован по подозрению в проповеди еретических учений. После этих слов он показал всем собравшимся кольцо короля, при виде которого они пришли в полнейшее замешательство. «Разве я не говорил вам, милорды?» — воскликнул один из них. Заблуждавшиеся советники предстали перед королем, который прочел им назидательную речь о важности дружбы и согласия. «Ах, милорды, — сказал он им, — я-то думал, что руковожу благоразумным и мудрым советом, но вижу сейчас, как глубоко ошибался. Как же вы обошлись с милордом Кентербери?»
Герцог Норфолк, один из зачинщиков заговора против Кранмера, ответил: «Мы не мыслили никакого зла милорду Кентербери, потребовав его задержания; мы так поступили лишь для того, чтобы после суда он триумфально вышел на свободу к вящей славе своей». Отговорка была в лучшем случае весьма неубедительна. «Что ж, — ответил король, — я прошу вас не обращаться так с моими друзьями. Теперь мне понятно, какие у вас заведены порядки. Меж вами по-прежнему существует неприязнь друг к другу. Внемлите моему совету, забудьте про нее без лишних раздумий». До самых последних дней правления Генриха Кранмер был в безопасности.
Генрих покровительствовал архиепископу в силу искреннего расположения к нему, а также из соображений государственной политики. Ему не хотелось еще больше углублять народный — или, скорее, религиозный — раскол. Казалось, однако, что реформаторы потерпели поражение в фундаментальных вопросах вероучения. Один из них писал, что можно вдоль и поперек исходить все королевство и не найти ни одного проповедника, который «с чистым сердцем и неподдельной верой тщился бы обрести славу Божию. Он [король] забрал их всех». Эти меры были частью нового союза Генриха с Карлом V — императором Священной Римской империи и самым ревностным католиком из всех королей Испанской империи.
Впрочем, по-прежнему существовала вероятность того, что Реформация обретет нового апологета. Летом 1543 года Генрих сочетался браком со своей шестой — и последней — женой. В своем ближайшем придворном окружении, к которому принадлежала и Екатерина Парр, король, по свидетельству испанского посла, был «печален, задумчив и тяжело вздыхал». Он жаждал женского внимания и заботы. Екатерина Парр — дважды вдова и одна из придворных дам из свиты леди Марии — была влюблена в одного королевского подданного по имени Томас Сеймур. Не смутившись этим, король отправил его в Брюссель в качестве посла, а сам решил жениться на Екатерине. Об отказе и речи не шло. Король, возможно, и стал с годами тучен и немощен, однако он был верховным владыкой; принять предложение было ее долгом. «Хорошую же ношу взвалила себе на плечи леди Екатерина!» — заметила Анна Клевская.
Екатерина Парр могла похвастаться по меркам того времени хорошим образованием, а также примерной набожностью; она написала два богословских наставления, одно из которых получило название Плач грешницы. Таким образом, она проявляла живой интерес к идеям религиозной реформы. «Изо дня в день пополудни, в течение одного часа, — рассказывали очевидцы, — один из ее капелланов устраивал сеансы религиозных чтений в личных королевских покоях для Екатерины, ее фрейлин и придворных дам…» Среди них был целый ряд тайных приверженцев лютеранства — леди Элизабет Хоуби, леди Лайл, леди Баттс и герцогиня Суффолк, помимо прочих. Одной из наиболее интересных особенностей придворной жизни позднего периода правления Генриха являлось возрождение женской религиозности. Как отмечал один из современников, «молодые барышни… не выпускают из рук псалмы, пастырские наставления и другие богословские труды». Екатерина Парр была одной из них и, по словам Джона Фокса, «весьма ревностно относилась к Священному Писанию». В свое время это увлечение сослужило ей плохую службу.
В течение всего предыдущего и в начале 1544 года шли приготовления к масштабному вторжению во Францию под объединенным командованием Генриха, короля Англии, и Карла, короля Испании
[36]. Издержки этого мероприятия оказались столь внушительны, что в стране началась массовая порча монет путем разбавления золота и серебра сплавами иных металлов. Благодаря этим мерам король сосредоточил в своих руках огромные богатства, поскольку номинальная стоимость валюты осталась неизменной, несмотря на меньший вес драгоценных металлов. Цены, разумеется, росли на 10 % ежегодно, и экономике понадобилось для восстановления двадцать лет. Таковы были последствия королевской тяги к ведению войны.
Обнаружились и другие источники дохода. Решили ввести налог с населения в виде «добровольных пожертвований». Новый указ обязывал всех землевладельцев с совокупным годовым доходом в 40 шиллингов платить взнос в королевскую казну; это был их долг перед монархом. Тех, кто отказывался, ждало наказание. Одного олдермена из Лондона отправили рядовым солдатом на границу с Шотландией, где его командиру было приказано назначить несчастному самые тяжелые и опасные обязанности. Другого олдермена просто сослали в Тауэр, где он просидел три месяца.
Подготовка к вторжению и без того влекла за собой кровопролитие. Шотландия нарушила все свои обещания и соглашения с королем, заключенные после разгромного поражения при Солуэй-Мосс 24 ноября 1542 года, и возобновила союзнические отношения с Францией. Перспектива иметь врага у своего черного хода Генриху совсем не импонировала, и он решил наказать шотландцев за их, как ему казалось, двуличие и неверность. В начале мая английская флотилия отправилась к Ферт-оф-Форт, а их командиру Эдуарду Сеймору, графу Хартфорду, было приказано «сжечь город Эдинбург дотла, сокрушить и стереть с лица земли, расхитив и завладев всем, чем сможете, дабы на веки вечные осталась память о возмездии Божьем». Сеймору приказали захватить замок и взять штурмом дворец Холируд, попутно сжигая все близлежащие города и селения. Кампания террора затем перекинулась на Лит и Сент-Андрус, «предавая огню и мечу поголовно мужчин, женщин и детей, там, где посмеют оказать вам сопротивление». В очередной раз в истории гнев короля означал неминуемую гибель.
