Томас Кранмер, в прошлом архиепископ Кентерберийский, наблюдал за сожжением своих сподвижников с башни Бокардо, и был поражен до глубины души. Отмечается, что он пал на колени в слезах. Некоторое время он, вероятно, плакал по себе самому. Он всегда был предан своему государству; для него оно представляло божественный закон. Разве не следует ему сейчас подчиниться монарху и верховному главе церкви, даже если она желает возвратиться под римскую юрисдикцию? В его сознании верховенство папы римского было невозможным. Не менее неприемлемым было для него неповиновение своему монарху.
Вскоре после сожжения его сподвижников он был переведен из Бокардо в дом декана церкви Христа, где почувствовал себя чуть более вольготно. Там его посещал испанский монах, пытавшийся убедить его в добродетелях католической веры. Он действительно несколько раз публично отрекся из уважения к доводам монаха или из страха мучительной смерти, как вскоре обнаружится. Он написал декларацию, в которой признал папу верховным главой английской церкви; это был его долг перед королевой и парламентом. В другой декларации он утверждал, что верит во все статьи о вере, обнародованные католической церковью; в частности, он принял силу таинств. 18 марта 1556 года, в шестой декларации, он признал себя неугодным грешником, который подвергал гонениям святую церковь и отобрал у королевства веру истинную. Его декларация стала одним из самых важных религиозных заявлений в королевстве. Говорили, что один лосось стоил тысячи лягушек.
Эти шесть манифестов веры можно было бы счесть достаточными для того, чтобы даровать ему помилование, или, по крайней мере, отсрочить смертную казнь. И все же Кранмер был отцом схизмы Англии, самым энергичным сторонником Реформации. Мария не могла простить ему распространения ереси, равно как не могла забыть гонений на ее мать. 20 марта ему сообщили, что на следующий день состоится его казнь.
В то последнее утро его привели в церковь Святой Марии, где он стоял у кафедры, пока читали направленную против него проповедь. Он выглядел «самим воплощением страдания». Иногда он возводил очи к небесам, иногда вперял взгляд в землю; лицо его было в слезах. Ожидалось, что он произнесет небольшую речь, в которой подтвердит, что принимает истины католической церкви. Он начал с признания себя несчастным грешником, написавшим много богопротивных документов. Присутствующие были уверены: он собирается повторить, что верит в силу таинств. Однако вместо этого он стал раскаиваться в том, что недавно отказался от своих убеждений, и отрекся от тех шести деклараций, что составил прежде. В аудитории послышались бормотание, затем — выкрики. Он заявил, что написал все это «из страха смерти». Университетскую церковь охватила сумятица, и Кранмеру теперь приходилось кричать, чтобы быть услышанным:
— А что касается папы, я отвергаю его как врага Христова, Антихриста, со всей его лживой доктриной.
Один из присутствующих лордов окликнул его:
— Держи себя в руках и будь христианином.
Однако сдержать Кранмера было невозможно.
— А что касается таинств, моя вера остается такой же, как я описал в книге против епископа Винчестерского!
Иными словами, он не принял католическую доктрину пресуществления.
Его спустили с кафедры и под царящие гвалт и беспорядок поволокли вон из церкви, наружу, где шел дождь; пока его вели к столбу, испанский монах все твердил: Non fecisti? — «Ты не делал этого? Ты не делал этого?»
Кранмер пал перед столбом на колени и начал молиться; очень скоро после того, как его привязали, показалось пламя, и он направил свою правую руку прямо в центр полыхающего огня со словами «моя недостойная правая рука» — за составление отречений. Не тронутой огнем рукой он вытер со лба пот, проступивший от жары. Умер он достаточно тихо, читая молитву «Господи Иисусе! Прими дух мой», пока пламя окутывало его. В тот день архиепископом Кентерберийским стал кардинал Поул.
25. «Ныне отпущаеши»
20 марта 1557 года Филипп вернулся в Англию. В Гринвиче он был встречен салютом из тридцати двух орудий. Это было подходящим приветствием для человека, прибывшего обсудить войну. Филипп уже объявил войну Генриху II, защищая имперские интересы во Франции и исторических Нидерландах. Теперь ему требовалась поддержка второй родины. Он объявил, что хочет обсудить лишь вопрос свободных поставок зерна, однако на самом деле он нуждался в оружии и солдатах. Королевский совет не был настроен помогать Филиппу. Страна была истощена, и жители Англии не намеревались отстаивать интересы Габсбургов.
Тем не менее королева, естественно, хотела поддержать мужа и ревностно призывала к военным действиям в противовес большей части совета, которая не желала вмешиваться в европейские дела. В присутствии Филиппа она заявила членам совета, что считает своим долгом следовать за мужем и начать войну против страны, «которая уже представляет собой угрозу всему миру». Она вызвала членов совета к себе по одному и пригрозила, что в случае несогласия с ее требованиями их ждет наказание — от отстранения от должности до казни. Как отмечал в то время французский посол, Мария «подчинила бы своей воле не только людей, но и сами силы природы». Она была своевольной и властной, под стать отцу и сестре.
Необходимость войны стала ей ясна после атаки двух французских кораблей на Скарборо ближе к концу апреля; под командованием странствующего вельможи сэра Томаса Стаффорда небольшой отряд произвел высадку на берегу и захватил гарнизон замка Скарборо. После этого Стаффорд объявил, что укрепления страны будут вот-вот «доставлены двенадцати тысячам испанцев до коронации короля».
Вторжение отнюдь не было удачным. Стаффорд и его армия были окружены и захвачены через три дня, однако интересам Франции был нанесен урон. С тех пор ходили слухи о том, что Стаффорд на самом деле был приманен к английскому берегу «двойным агентом», возжелавшим столкновения с Францией. Для апологетов конфликта эта атака была очень удобна. Вслед за ней в июне была объявлена война; следовало перебросить семь тысяч бойцов через Ла-Манш, чтобы сразиться с французами на территории исторических Нидерландов. Филипп покинул Англию через месяц с целью принять командование своими войсками.
Казалось, что перспективы весьма благоприятные. Испанцы одержали важнейшую победу у Сен-Кантена, и прибывшие спустя два дня английские войска помогли взять штурмом сам город; они не могли похвастаться выигранной битвой, но хотя бы были на стороне победителей. В Лондоне зажигали костры, и в церквях исполнялись гимны в честь победы.
Вскоре фортуна изменила англичанам. К границе, преследуя кампанию огня и разрушения в поддержку своего традиционного союзника, подошла шотландская армия, против которой пришлось отправить английские войска. К середине декабря французы собрались в районе Кале, последнего английского города-гарнизона на территории их страны. Военный совет города направил срочную депешу в Лондон с просьбой о подкреплении: запасов оставалось мало, и возможности выдержать осаду не было. Королева приказала приготовить подкрепление, однако два дня спустя, 31 декабря, приказ свой отменила на том основании, что «по ее данным, нападения на Кале или Пейл
[61] не ожидается». Пейл был ближайшей соседней областью, подконтрольной Англии, и занимал территорию в 310 квадратных километров.
