2 октября английское войско покинуло Портсмут и направилось во Францию, где два дня спустя овладело Гавром. Это был первый шаг к возвращению Кале. Есть вероятность, что королева была заинтересована в этом городе больше, чем в помощи протестантам. Вопреки ее прямым приказам, небольшая часть английских войск присоединилась к протестантам для защиты Руана. Дела военные, как ей было хорошо известно, — вещь непостоянная. Руан был взят католическими отрядами Гизов, а защитники города преданы мечу. За кровавой битвой при Дрё на северо-западе Франции, в которой обе стороны потеряли тысячи бойцов, последовал непростой период затишья. Затем Екатерина Медичи организовала перемирие между католиками и протестантами, в котором принцу Конде была предложена умеренная форма религиозной терпимости. Тогда казалось вероятным, что, по поговорке того времени, английским интересам суждено было «пойти коту под хвост».
Английские войска в Гавре вели себя вызывающе. Они хотели «надрать французам задницу» и обещали королеве, что «ни одна пядь земли не будет отдана без крови». Конде и Гиз теперь рука об руку шли на давнего врага, а Елизавета бранила принца, называя его «предателем, клятвопреступником и капризным злодеем». Она настояла на том, чтобы Кале был передан ей до того, как она покинет Гавр. Она приказала спустить корабли на воду; было сформировано войско из преступников, отбывавших наказание в лондонских тюрьмах; воры и разбойники вступали в ряды армии, чтобы избежать виселицы.
Но смерть пришла в другом обличье. В английском гарнизоне Гавра вспыхнула «странная болезнь». В самый пик июньской жары стало известно, что это чума. К концу месяца ежедневно гибли шестьдесят человек. Осаждавшие город французы оставили его без воды; невозможно было достать ни свежего мяса, ни свежих овощей. К началу июля в живых оставались лишь полторы тысячи человек, и французская артиллерия опустошала улицы. Королева и совет высылали все больше и больше бойцов, однако тщетно: отравленный и загрязненный воздух был более губителен, чем орудия французов. Командир гарнизона граф Уорик заключил соглашение с врагом. По существу, он сдался. Гавр был возвращен французам, а остаткам англичан было разрешено погрузиться на свои корабли.
Произошедшее было кошмаром, но это была лишь прелюдия к очередной катастрофе. Возвращающиеся солдаты привезли чуму в Англию. Оставшуюся часть лета в городах и деревнях, которые солдаты оставляли за собой по пути, буйствовала смерть. Симптомы были схожи с симптомами лихорадки: приступы озноба сменялись острыми головными болями, которые, в свою очередь, переходили в неудержимое желание спать. Такая истома чаще всего приводила к смерти. В августе смертность в Лондоне возросла с семисот до двух тысяч человек в неделю. Лишь когда ноябрьские и декабрьские ливни очистили улицы, эпидемия прекратилась.
Из Гаврской катастрофы королева вынесла два жестоких урока. Неразумно полагаться на обещания правителей. Опасно вмешиваться в войны, которые не она сама инициировала. В последовавшем соглашении Елизавета отказалась от всех претензий на Кале.
В начале 1563 года был созван парламент, чтобы рассмотреть важные для государства вопросы и, в частности, определить финансирование продолжающейся войны с Францией. Однако представители обеих палат больше хотели решить проблему престолонаследия: последняя болезнь королевы четче показала, сколь непрочным будет положение государства в случае ее кончины. Дебаты были столь серьезными, что Мария Стюарт направила посла с целью наблюдения за процедурами и отстаивания ее интересов.
Члены палаты общин долго рассуждали об опасностях незамужнего положения королевы. Если не предвиделось свадьбы или если не был выбран наследник, вся страна была в известном смысле бесплодной; это увеличивало риск бесконечных бед, в числе которых были гражданская война и иностранное вторжение. В ответ на их петицию королева произнесла довольно прямую, но неоднозначную речь, в которой утверждала, что понимает все опасности так же хорошо, как и парламентарии, если не лучше. Она когда-то читала о некоем философе, который имел привычку пересказывать весь алфавит, прежде чем приступать к обдумыванию деликатной проблемы (ту же самую историю рассказывали о римском императоре Августе); так же и она будет ждать и молиться, прежде чем принять какое-либо решение. «Я уверяю вас, что пусть после смерти моей у вас будет много мачех, но никогда не будет у вас более подходящей матери, чем я собираюсь быть для всех вас». Это можно считать любезным ответом.
В петиции, направленной лордам несколькими днями спустя, Елизавета была более прямолинейной. Она выразила надежду на то, что они проявят бо́льшую предусмотрительность, чем их коллеги из нижней палаты, которая была полна «беспокойных голов, в мозгу которых маршируют тщетные суждения». Королева заявила, что назначение наследника престола приведет к гражданским волнениям и кровопролитию. Отметины на ее лице были отнюдь не следами преклонного возраста, но шрамами от оспы. В любом случае она, как мать Иоанна Крестителя, может родить в более зрелом возрасте. Ведь ей, в конце концов, было в тот момент всего двадцать девять лет.
В окончательном обращении к членам обеих палат, которое зачитал лорд-канцлер, Елизавета признала, что не принимала решения не выходить замуж. «И, если я изыщу возможность подчинить мои предпочтения надобности вашей, я этому не воспротивлюсь». «Если» может быть весьма шатким обязательством. Она обещала посоветоваться с учеными мужами, «чтобы я с большей радостью обеспечила вам благо после смерти моей, чем всеми молитвами, прочтенными мной, пока я жива; и это будет означать, что нить моей жизнь сохранится». Эта фраза мастерски вводила в заблуждение, а потому могла означать все что угодно или ничего.
Утверждалась Елизавета и на другом фронте. Есть вероятность, что Уильям Сесил, а также некоторые другие члены совета оказывали содействие в продвижении парламентских петиций. Прямой вовлеченности в дискуссии с королевой с их стороны не наблюдалось, однако косвенным образом они могли оказывать на нее давление. «Вопрос слишком серьезен, — писал Сесил, — я не могу в него вмешиваться. Ниспошли, Господи, достойное решение!» Тем не менее именно он считал, что парламент должен рассматривать вопрос престолонаследия и консультировать по нему — даже ценой уменьшения королевских полномочий.
Сесил был убежден, что совет должен направлять, а то и управлять королевой. Чтобы правление Елизаветы было богоугодным, ей нужен мудрый мужской совет. Один из советников королевы, сэр Фрэнсис Ноллис, объяснил ей, что необходимо отставить в сторону «те увлечения и страсти ума вашего, что управляют вами. Меж тем ценить вам стоит более всего те решения, что приняты при обсуждении с вашими самыми преданными советниками». Члены совета были «стражами» или «отцами страны». Елизавета не могла стать тираном.
И все же королева сохранила свою власть над парламентом. Ее предшественница созвала пять парламентов за четыре года, в то время как сама она в первые тридцать лет правления созывала его лишь семь раз. «В моей власти, — заявила однажды спикеру Елизавета, — созывать парламенты: в моей власти завершать и направлять их; в моей власти соглашаться или не соглашаться с любым вопросом, находящимся на рассмотрении в парламенте». Законодательство исходило из совета либо попадало на рассмотрение в парламент по его требованию или с его молчаливого согласия. Министры Елизаветы, такие как Ноллис и Хаттон, были членами палаты общин. Спикер был назначен королевой в качестве орудия ее власти. Конечно, долгое правление королевы было свидетелем некоторых случаев неподчинения и недовольства, но в целом ей удавалось снижать накал страстей любезными речами, дипломатичными переговорами или избирательным заточением особенно строптивых парламентариев. В битве сообразительности она была непобедима.
