Также принца сопровождали его молодые лорды-фавориты. Он был одет в изысканный костюм из голубого атласа, который, согласно переводчику первой биографии Монмута на английский язык, был украшен небольшими отверстиями, в каждое из которых была вставлена игла с продетой в нее шелковой нитью. Смысл этого наряда сразу понятен не был.
Принц вошел в Вестминстер-Холл и велел своим сторонникам оставаться там, пока он встретится с королем. Он нашел отца в какой-то комнате и попросил о личной беседе; в присутствии четырех придворных Генрих попросил сына «сказать, что у него на уме». Тогда принц произнес длинную и страстную речь, в конце которой опустился на колени и достал кинжал.
— Отец, — как говорили, сказал он, — я желаю, чтобы вы во славу Господа и по велению вашего сердца здесь, у ваших ног, поразили меня этим кинжалом. Мой господин и отец мой, моя жизнь не настолько дорога мне, чтобы я мог прожить один день, который вызовет ваше неудовольствие.
Было много сказано в том же духе, и эффектная концовка речи заставила больного короля прослезиться. Таким образом, отец и сын помирились.
Эта сцена вошла во вторую часть трагедии Шекспира «Генрих IV» — пьесы, которая вместе со следующей частью «Генрих V» более, чем какое-либо другое произведение, создает образ той эпохи. Другой вопрос в том, является ли этот образ верным. Портреты молодого Генриха, пирующего с Фальстафом и Бардольфом, судьи Шелло и мистрис Куикли, Пистоля и Доль Тершит фактически стали частью английской истории. Про принца говорили, что он одновременно молился около алтарей Венеры и Марса. Поскольку его молодость и начало зрелости прошли в войнах в Шотландии и Уэльсе, преобладал явно Марс.
Но взаимному согласию между отцом и сыном было не суждено длиться долго. Через шесть месяцев после их трогательной беседы Генрих IV, измученный виной и болезнью, умер в Иерусалимской палате Вестминстерского аббатства. В своем завещании, составленном за два года до кончины, он описал себя на английском как «грешного негодяя», «грешную душу» и «недостойного называться человеком», чья жизнь была растрачена впустую. Это не те слова, которые традиционно включают в завещание, и они указывают на человеческое существо, жестоко страдающее духом. Генрих IV был единственным английским королем, убившим одного монарха и одного архиепископа. Он прошел через многое, хоть и прожил только до 46 лет. Он столкнулся с восстаниями и заговорами, были попытки покуситься на его жизнь и заставить его отречься от престола. Но в конце концов он справился со своими врагами и основал королевскую династию Ланкастеров — ответвление дома Плантагенетов, просуществовавшее три поколения.
Королевское тело обмыли, удалили мозг и внутренности; после этого его забальзамировали смесью мирры, алоэ, лавра и шафрана. Прежде чем одеть в длинные одежды, тело завернули в вощеное полотно. Его темную бороду пригладили у горла, а на голову возложили корону. Правая рука сжимала золотую державу, а в левой был скипетр. В таком виде короля перенесли в собор Кентербери, где он был похоронен и где до сих пор можно увидеть его могилу.
28
Старые привычки
Мир находился в состоянии упадка и разрушения; не существовало никакого «прогресса», «эволюции» и «развития». Если вы хотите представить себе развитие средневековой мысли, то наилучшим образом будет медленное движение сужающейся спирали. Куда бы вы ни взглянули, повсюду царили страдание, насилие и продажность. Таким было состояние мира. Лучшее, на что можно было надеяться, — это на стабильность и устойчивость; благодаря им распад останавливался на какое-то время. Четыре телесные жидкости должны были пребывать в равновесии, сама Вселенная основывалась на гармоничном союзе четырех элементов, например, холодная земля имела сродство с холодной водой. Очевидная неопределенность жизни и вызываемая ею тревога усиливали желание стабильности.
Порядок был первым принципом, поддерживающим великую цепь бытия. Именно поэтому люди придавали такое значение иерархии и рангу, которые тщательно поддерживались во всех слоях общества. Ничто не должно было выходить из равновесия. Прошлое почиталось без меры. Исторические записи воспринимались как свод уроков или моральных наставлений. Великими считались те писатели, которые наиболее точно имитировали предшествующих им мастеров. Философы прошлого были более проницательными, архитекторы — более искусными, а правители — более красноречивыми. Средневековое восхищение ритуалами и церемониями само по себе являлось благоговением перед традицией.
Средневековым обществом правили привычки, точно так же, как средневековый закон был основан на прецеденте. Традиция была величайшим правилом жизни. Самые ранние письменные источники показывают ее важность. В VI веке Этельберт, король Кента, описал свои законы как те, которые давно приняты и установлены; на практике это значило, что люди Кента передавали из поколения в поколение большое количество устных традиций. Старейшина англосаксонской ассамблеи выбирался из самых мудрых людей, а именно из тех, кто «знал, как обстояли вещи на земле во времена их предков». Англосаксонские трактаты XI века подтверждают, что землевладелец должен «всегда знать древнюю традицию земли и обычаи людей, живущих на ней». Разумеется, «обычаи» восходили к доисторическим временам. Этот атавизм указывал на глубоко коллективное общество, где связи между людьми были практически нерушимыми.
В феодальном обществе нормандцев серв или виллан также назывался consuetudinarius или custumarius, что означало «человек традиций». Его права и обязанности были определены традиционным законом, который не позволял прямого угнетения или порабощения. Возможно, лучше было бы сказать, что люди в Англии жили согласно традициям, а не согласно закону. Права и обязанности были вечны. Ни один лорд, сколь велик бы он ни был, не нарушил бы по своей воле такую традицию. Это было нарушением естественного хода вещей. На значительном процессе в 1072 году епископа Чичестерского Этельрика посадили на телегу, чтобы он изложил и разъяснил «старые традиции законов». То есть преемственность поддерживалась даже после вторжения Вильгельма Завоевателя. Иначе быть не могло. В этом была сущность жизни страны. Неопровержимая жалоба работника или крестьянина — «а раньше мы никогда этого не делали!».
Можно упомянуть еще об одном аспекте благоговения перед историей. Любое институционное или административное изменение, которое вводили король или Королевский совет, должно было объясняться как возвращение к какой-то давно утраченной традиции. Таким образом, любое нововведение, просуществовавшее двадцать или тридцать лет, в свою очередь, становилось частью древнего обычая. Ничто новое не могло быть хорошим. Хорошим оно становилось, если было старым, тогда оно оказывалось ближе к золотому веку. Поэтому существующий порядок вещей следовало защищать любой ценой. Любой законодательный акт объявлялся «декларацией» существовавшего закона, открытием чего-то, что ранее было скрыто. В царствование Генриха III бароны королевства заявили: Nolumus leges Angliae mutari — «Мы не хотим, чтобы законы Англии менялись». Само правительство существовало в привычных формах и институтах. «Черная книга» (Liber Niger / Black Book) — королевский регламент по ведению хозяйства, написанный в 1478 году, в царствование Эдуарда IV, — поощряла казначея разыскивать «хорошие, старые, грустные [серьезные], досточтимые и выгодные правила двора, которые использовали ранее».
