Полицейский пожал плечами.
— Вроде нет.
— Помолчи.
К взводному подошел командир отделения.
— Разрешите доложить, герр оберштурмфюрер?
— Докладывай.
— На площади тела двенадцати мужчин, двадцати одной женщины, шести детей и подростков. Среди мужчин староста и один полицейский. Всего тридцать девять трупов.
Командир взвода повернулся к младшему полицейскому, выхватил пистолет и выстрелил. Тот и понять толком ничего не успел, рухнул под ноги офицера СС.
— Сорок, шарфюрер. Для ровного счета. Все равно этому полицейскому долго не прожить даже в райцентре. Хорошая работа. Сворачиваемся, уходим в Горош.
Эсэсовцы бросились к бронетранспортерам, и вскоре колонна ушла из расстрелянного села. А к убитым родственникам с воем бросились жители села, оставшиеся в живых.
Командир роты СС услышал выстрелы на полпути к Лозе.
«Как бы не разбежались люди в деревне. Хотя не должны. Восемь километров впереди. Выстрелы там вряд ли слышны», — подумал он и оказался прав.
Народ из Лозы не разбежался. Староста Косарев с полицаями успокоили его.
В 9.10 на площадке у сельмага и бывшего сельсовета встали бронетранспортер и грузовой тентованный «Опель». Из грузовика выскочили полицейские, из бронетранспортера — четверо эсэсовцев с автоматами.
Командир роты тоже спустился на землю и кивнул Калачу.
Тот подозвал своего заместителя Лыкина и распорядился:
— Степа, давай ребят по домам! Пусть сгоняют всех сюда.
К ним подошли староста, полицаи Буганов и Шмаров.
Калач взглянул на Буганова и спросил:
— Евреи на месте?
— Так точно, Мирон Фадеевич. Сам ночью от соседа смотрел за подворьем.
— Молодец, это тебе зачтется. — Он повернулся к гауптштурмфюреру, подошедшему к ним, и доложил: — Клиенты на месте, можем брать.
Тот указал на полицейских и спросил:
— Это они работают с тобой?
— Так точно.
— Возьмите еще пару человек, блокируйте дом, где скрываются евреи. Я отдам команду старосте, подойду, только дом обозначьте.
— Да чего обозначать-то? Тут одна улица, отсюда влево, предпоследнее подворье справа.
— Выполняйте!
Полицаи направились к дому бывшего управляющего отделением колхоза «Заветы Ильича». Староста преданно смотрел в глаза офицеру СС.
— У вас в деревне есть большой сарай? — спросил Бонке.
— Недавно построили вместо старого овина.
— Туда все жители поместятся?
В глазах старосты вспыхнул испуг.
— А что вы хотите делать?
— Косарев? Так?
— Так точно!
— С каких это пор, Косарев, ты решил, что можешь задавать вопросы офицеру СС?
— Извините, но…
— Итак, я спросил, в новый сарай все жители деревни поместятся?
— Да, тесновато будет, но поместятся.
— Крепкие стены у сарая?
— Так точно, березовые.
— Крыша?
— Соломенная.
— Ворота?
— Дубовые.
— Где этот сарай?
— А вот на околице, где ферма.
— Гут. Помогай собирать людей, и чтобы все были здесь. А то, о чем ты подумал, выбрось из головы. В наказание за сокрытие евреев люди посидят сутки без воды и еды. Потом выпустишь их. Ключи же у тебя?
— Так точно! — Староста облегченно выдохнул.
Он поверил гауптштурмфюреру СС.
Бонке прошел к дому Тимофеева. Двор оказался довольно большим, ухоженным. Не сказать, что здесь проживает одинокий пожилой человек.
Через сени гауптштурмфюрер зашел в большую комнату, половину которой занимала русская печь. Хозяин дома лежал на полу, лицо в крови.
Евреи сбились в угол, сидели на корточках, обняв друг друга. В их глазах застыл животный ужас.
Гауптштурмфюрер указал на Тимофеева и спросил:
— Что с ним?
Калач потер кулак.
— За кочергу схватился, когда зашли. Пришлось бить.
— Подними его.
Калач без особых усилий поставил на ноги бывшего управляющего отделением колхоза.
— Кузьма Тимофеев? — спросил Бонке.
— Он самый. Чего явились? Хотя и так ясно. За ними. — Тимофеев кивнул на евреев.
— Изволь, Кузьма, отвечать на мои вопросы. Где твои сыновья?
Тимофеев попытался усмехнуться, но боль скривила его лицо.
— Где, спрашиваешь? Один в Красной армии служит, политрук стрелковой роты, бьет фашистскую нечисть у города Ленина, другой в партизанах. Тоже воюет с вами.
— Ты этим гордишься?
— Да, я горжусь своими сыновьями, правильно их воспитал. — Он кивнул на Калача и полицаев. — Не так, как этих уродов. Их матерям аборты надо было делать, а не рожать извергов.
Калач дернулся, хотел было ударить пожилого мужчину, но гауптштурмфюрер остановил его:
— Не трогать, Калач!
— Калач? — спросил Тимофеев. — Так вот ты какой, кровопийца. Жаль, не могу удавить тебя собственными руками.
Начальник полиции вновь дернулся и опять был остановлен офицером СС.
— Я сказал не трогать. Стоять, где стоишь, Калач!
— Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер!
Командир роты повернулся к полицаям и приказал:
— Уведите его на площадку в центр деревни. Дождетесь коллег из райцентра — передадите.
— Да, герр гауптштурмфюрер.
Тимофеева увели.
Бонке подошел к семье евреев.
— Годман Иосиф Абрамович?
— Да, господин офицер.
Бонке перевел взгляд на женщину:
— А это, если не ошибаюсь, ваша супруга?
— Да, Сара Абрамовна.
Гауптштурмфюрер скривился. Он терпеть не мог евреев. Впрочем, в СС служили именно такие персонажи, переполненные ненавистью ко всему неарийскому, особенно к евреям и цыганам.
— Рядом дети, так?
— Так, господин офицер, сын Илья, дочери Соня и Лея.
Калач указал на девушку постарше.
— И сколько лет твоей Соне?
— Десять, сыну четырнадцать, Лее шесть.
— А смотрится так, как будто ей все шестнадцать, оформилась уже. Симпатичная. — Калач вытер слюни.
— У меня к вам один вопрос, Годман, — заявил Бонке.
