— Улица не Ворошилова, а Ямская. Надо было запомнить уже. Это касается тебя, еврей. А ты, Мирон, отправляйся по адресу. Водителя возьми с собой. Ведь ты же умеешь управлять автомобилем?
Начальник полиции развел руками.
— Странно, да? Бывший директор автобазы не может водить автомобиль.
— Мне плевать на это. Девку с отцом на место!
— Да, конечно. — Калач поправил кобуру и сказал Годману: — Забирай свою сопливку, идите в спальню. Я все проверю и вернусь. — Он отпер дверь.
Годман привел дочь в чувство, поднял на руки и унес в спальню, где раздался сдавленный женский крик.
— Езжай, Мирон, я подожду здесь. Только быстро, туда-сюда! — сказал гауптштурмфюрер.
— Яволь, господин Бонке!
Калач уехал. Отсутствовал он недолго, примерно час, около полуночи зашел в комнату с чемоданом, улыбаясь во весь рот.
— Значит, не обманул Годман? — спросил немец.
— Нет.
— Что с Герасимовым?
Калач притворно вздохнул.
— Вот ведь какая незадача, господин Бонке, повесился он. И чего ему не хватало? Служба не бей лежачего, неприкосновенность, бабы. Слышал я, пил он много. Может, на этом и свихнулся?
Гауптштурмфюрер усмехнулся.
— Повесился, говоришь? Ну что ж, это его выбор. Чемодан смотрел?
— Так точно! Золота и ценностей там раза в три меньше, чем в саквояже.
Бонке поднялся.
— Вот и решили.
Калач не понял.
— Что решили?
— Я забираю саквояж, ты — чемодан. Это справедливо, не так ли? Учитывая интерес господина коменданта.
Бонке был единственным немцем в Гороше, который не боялся Калача.
— Хорошо. Справедливо.
— Избавляйся от семьи, озадачь своих полицейских, чтобы вынесли трупы и сбросили в реку, и выходи к машине. Я доставлю тебя до управы.
— Яволь, герр гауптштурмфюрер!
Калач вытащил «ТТ», прошел в спальню и расстрелял всю семью Годмана.
Он вышел оттуда, вызвал полицейских и проговорил:
— Там пять трупов. Приказываю вынести их на берег и сбросить в реку. Здесь навести порядок. Хата еще пригодится. Как поняли, Ворона?
— Понял, господин начальник полиции. Но вдвоем тяжело будет.
— Справитесь. За эту работу вас ждет дополнительное вознаграждение.
— Слушаюсь! — ответил Ворона.
— Утром доклад мне.
— Да, господин начальник полиции.
Калач пошел на выход, но остановился, обернулся.
— Да, чуть не забыл. Передайте заместителю Лыкину, чтобы с утра послал сюда наряд. Надо обойти дома, в которых остались жители, порасспросить, не видели ли они чего подозрительного этой ночью. Ворона, понял?
— Так точно, господин начальник полиции!
Калач прошел к машине, бросил чемодан на заднее сиденье, сам устроился на месте переднего пассажира.
Автомобиль пошел к центру поселка.
Глава четвертая
Наутро в воскресенье 21 сентября дежурный по отряду доложил Осетрову что в ночь с базы ушли еще двое бойцов. Это были мужики из Павлинки, семьи которых выжили. Еще двое самовольно не пошли, дожидаются командования, хотят заявить о своем нежелании продолжать службу и получить разрешение уйти.
— Как ушли? — спросил Осетров.
Дежурный из числа солдат, выведенных из окружения лейтенантом Образцовым, только пожал плечами.
— Собрали вещи, забрали ружья свои, лошадей и ушли.
— Как они прошли пост охранения? Почему, черт побери, их не остановили?
— Пытались, но они и слушать ничего не хотели. Сказали дозорным, что здесь делать нечего. Надо семьи уводить как можно глубже в леса, пока каратели не нагрянули вновь и не перебили остальных.
— Где те двое, что хотят получить разрешение?
— Да тут недалеко.
— Давай их ко мне.
Весть об уходе бойцов из Павлинки мгновенно разлетелась по всему лагерю, и там царила суматоха.
Людей, желавших уйти, встретили командир отряда и политрук. Говорили они довольно долго, но бесполезно. Мужики стояли на своем. Мол, мы не обрываем связь с отрядом, спрячем семьи в лесах и вернемся. Но верилось в это с трудом.
Командиру пришлось отпустить их. Можно, конечно, заставить людей, да проку от них никакого не будет.
Так, на воскресенье отряд не досчитался двенадцати бойцов. Теперь он насчитывал всего семьдесят три человека. Сложилась очень напряженная ситуация.
В штабную палатку зашел лейтенант Образцов:
— Здравия желаю!
Осетров и Карасько поприветствовали офицера.
Образцов сел на лавку и проговорил:
— Мои опасения оправдались. Уходят-таки люди из отряда.
Командир отряда вздохнул и сказал:
— Да, уходят. Ты оказался прав, лейтенант. Если еще и ты уведешь двенадцать своих бойцов, то отряд можно будет распускать. Людских ресурсов у нас нет. Будешь настаивать на проведении боевой операции?
Лейтенант достал кисет.
— Разрешите?
— Кури, — сказал Осетров.
Политрук отошел к открытому окну палатки. Он не курил.
Образцов же свернул самокрутку, прикурил, затянулся, выпустил дым и сказал:
— Я не стал бы настаивать, Павел Дмитриевич. Ночь выдалась как никогда длинной и бессонной. Было время все обдумать. Я пришел к выводу, что сейчас атаковать райцентр глупо, но бойцы рвутся в бой. И мои солдаты, и мужики, семьи которых погибли. Люди желают мести. Это объяснимо и оправданно. Нам придется атаковать райцентр. Иначе бойцы это сделают и без нашего приказа. Повлиять на них мы не сможем. А в такой ситуации выход один. Возглавить атаку на райцентр, действовать по плану, а не сумбурно, выбрать одну цель, к ней и стремиться. Ударить и быстро отойти. Глядишь, и больших потерь избежим.
— Как понимаю, у тебя, лейтенант, уже есть такой план? — спросил Карасько.
— Так точно!
— Но ты учел, что численность отряда уменьшилась на двенадцать человек?
— Да, учел.
Осетров указал на табурет возле стола.
— Присаживайся ближе, Геннадий Владимирович, докладывай, что ты спланировал.
Образцов озвучил свои соображения.
Командир отряда выслушал его и сказал:
— Значит, предлагаешь ударить по управлению полиции и роте СС. Перед этим Лазурину следует провести разведку подходов к райцентру?
