— Сморило.
— Сморило? — повысил голос старший полицай. — А где винтовка?
— Так у тебя.
— У меня, а могла быть в руках у кого угодно. Ты совсем спятил, завалился спать в поселке, где рядом непонятно кто шастает! Вот увели бы оружие, а то и тебя пришили бы, чего тогда?
Шмаров поднялся.
— Виноват, Евдоким Нилыч, больше не буду.
— Ты дите малое или представитель власти?
— Хватит, Евдоким, я все понял. Едем на деревню?
— Да, — ответил Буганов и залез в телегу. — Там ты первым делом находишь Фому и приходишь с ним в управу.
— План составлять будем?
— Ага, план.
Буганов не хотел спугнуть Болотова, поэтому решил до времени не говорить о приказе Калача.
Полицаи направились в Лозу.
Калач пошел в районную управу.
Люди, завидев его, переходили на другую сторону, старались укрыться в проулках. Никто не хотел связываться с Извергом. Начальник полиции видел это и довольно ухмылялся. Ему удалось добиться своего. В поселке и всем районе хозяйничали не немцы, не бургомистр, этот вонючка Роденко, который заполучил должность благодаря связям, а он, Мирон Фадеевич Калач.
В управе он пробыл недолго, вскоре зашел в комендатуру, которая находилась по соседству, в здании бывшего районного военкомата. Охрана из роты обер-лейтенанта Ганса Хермана пропустила его без досмотра. Он поднялся на второй этаж, в кабинет военкома, который сейчас занимал комендант, фактический руководитель района штурмбанфюрер Анкель Фишер.
В приемной сидела Елена Скорик, дамочка тридцати лет, бывшая продавщица продмага, а сейчас секретарша и по совместительству любовница шефа.
— Привет, Ленка! — сказал ей Калач.
Дама подняла глаза на начальника полиции и заявила:
— Для кого Ленка, а для кого Елена Владимировна.
— Чего? Это ты кому сказала, шалава, подстилка немецкая?
Женщина покраснела, на скулах у нее заиграли желваки:
— А вот сейчас пойду и скажу господину Фишеру, как вы меня, господин полицай, назвали.
Калач шагнул к столу, сдвинул печатную машинку, сбросил на пол кипы документов, навис над секретаршей.
— Оборзела, да? Возомнила себя большой начальницей? Ну так иди к своему шефу, жалуйся, вот только долго ли после этого проживешь со своим выродком жидовским? Переулок, где стоит твоя хата, темный, глухой. Там вас очень даже можно тихо кончить. Ну?
У Елены был шестилетний сын Толик. Когда она уходила на работу, он находился у бабки-соседки, которая за небольшой паек смотрела за ним. Отец Толика был не евреем, а грузином. Они с Еленой развелись накануне войны. Мальчику достались от него черные кучерявые волосы.
— Ты чего это, Калач? — Секретарша отшатнулась от него.
— Не «ты», шалава, а «вы», и не Калач, а Мирон Фадеевич, и не полицай, а начальник полиции. А что я? Я ничего, предупредил. Кто против меня идет, тот не жилец, поняла?
— Да. Извините, господин Калач… Мирон Фадеевич. Это от усталости, работы много.
Начальник полиции ощерился.
— Особенно в кровати, в комнате отдыха господина Фишера, так?
— Это личное.
— У себя комендант?
— Да, Мирон Фадеевич.
— Сообщи, что я пришел.
— Одну минуту. — Секретарша ломанулась в кабинет, тут же вышла обратно и сказала: — Проходите, господин Калач. Господин Фишер ждет вас.
— Он один?
— Пока да, но должен подойти гауптштурмфюрер Бонке.
— Ты и ему даешь между делом?
— Мирон Фадеевич, я не проститутка.
— А разве немцы платят таким, как ты? Ладно, не суетись, работай.
Начальник полиции зашел в кабинет коменданта.
Штурмбанфюрер СС Анкель Фишер развалился в старом кожаном кресле за столом, сверху обшитым зеленой материей.
— Разрешите, господин комендант?
— Входи, Калач, — по-русски разрешил Фишер.
Впрочем, Калач за два года научился понимать немецкий и кое-как говорить на нем. Он заранее готовился к приходу гитлеровцев.
Начальник полиции встал у стола.
Штурмбанфюрер посмотрел на него.
— Не узнаю тебя, Мирон. Тебе отдельное приглашение присесть требуется?
— Нет, господин Фишер, извините. — Калач сел на стул через стол от коменданта. — Я по еврею Годману.
Штурмбанфюрер оживился.
— Слушаю.
— Нашелся дантист в деревне Лоза. Это по дороге…
Комендант перебил его:
— Я знаю, где находится эта деревня, тем более что там тоже будет проводиться операция, речь о которой еще впереди. Говори о дантисте.
Калач в общих чертах знал, что немцы собираются провести в районе какую-то акцию. Впрочем, это не касалось Годмана. По тому персонажу как раз все было понятно.
— Да, конечно. Я недавно встречался со старшим полицейским из Лозы, он сообщил, где скрывается семья Годмана. Ее привез из поселка некий Кузьма Тимофеев, бывший управляющий отделением колхоза «Заветы Ильича», и укрыл на своем подворье. Примечательно, что Фома Болотов, местный житель, вернувшийся из мест лишения свободы, видел, как евреи заезжали на подворье Тимофеева.
Штурмбанфюрер прикурил сигарету и заявил:
— Ближе к делу, Мирон.
— Так вот, этот Фома видел три баула с вещами, а у дантиста был при себе саквояж.
— Как смог этот Тимофеев вывезти из поселка интересующую нас личность да еще вместе с семьей?
— Не знаю. Наверное, он спрятал евреев каким-нибудь хламом в телеге.
— Мужчину, женщину, подростка и двух девок, уже далеко не грудных?
— В этом нет ничего удивительного. Местные умудрялись и по две еврейских семьи вывозить в деревни.
— Ладно. Надеюсь, ты обыскал квартиру Годмана?
— Не вижу в этом необходимости, господин штурмбанфюрер. Евреи уезжали, совсем не имея намерений возвращаться. Значит, все ценное у них с собой.
— Это непорядок, Мирон. Приказываю ночью обыскать квартиру, а также места проживания тех людей, которые когда-либо тесно общались с Годманом.
— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер! Но смею заметить, что таких лиц в городе нет. Мне хорошо известно, что семья Годмана вела крайне замкнутый образ жизни. Ни у Иосифа, ни у его жены Сары не было ни друзей, ни подруг. Жили по принципу «мой дом — моя крепость» и все свое добро всегда держали при себе.
— Но квартиру этого паршивого еврея обязательно обыщи.
