— Все шло строго по плану до завершающей фазы, — проговорил он. — Именно тогда, в самый неподходящий момент, в дело вмешался случай, как это нередко бывает. Немецкий офицер подстрелил мотоцикл. Как Буторину и Когану удалось дотянуть до основного рубежа — загадка. Вообще-то, мотоцикл должен был загореться или встать еще на Кайзерштрассе. Но они дотянули. Надо сказать, что в данном случае неоценимую роль сыграл старшина Авдеева. Он открыл огонь по охране и мотоциклистам полевой жандармерии, что позволило вступить в бой Буторину и Когану. Мы же с Сосновским сперва действовали на кухне, потом вышли в зал. В общем, положили всех, кроме штандартенфюрера Генкеля, нашего разведчика, и генерал-комиссара Кубе. В том числе и Фишера, коменданта поселка Горош.
Командир отряда воскликнул с явным недоумением:
— Как? Кубе вы оставили в живых?
Он непонимающе переглянулся с начальником штаба. Тот пожал плечами.
— Да, — ответил Шелестов. — Прибить его не составляло никакого труда, но Генкель заранее запретил нам это делать.
Удивление Горбаня возросло.
— Советский разведчик запретил вам убивать Кубе?
— Запретили ликвидацию из Москвы, чтобы обеспечить дальнейшее продвижение разведчика по службе. Генкель потребовал, чтобы мы ранили его. Он закрыл собой Кубе. Стрелял я, влепил пулю под ключицу. С ним вроде все нормально. Ранение не тяжелое.
— А Генкель показывал вам документы, подтверждающие приказ Москвы не трогать Кубе? — спросил начальник штаба партизанского отряда.
— Он предъявил радиограмму из центра с условными обозначениями. Так что нет никакого сомнения в том, что приказ исходил от старшего майора Платова и был согласован с товарищем Берией.
Командир отряда выложил на стол пачку папирос:
— Последние запасы. Дальше придется на махру переходить. Закуривайте, товарищи.
Шелестов закурил, начальник штаба отказался.
— Значит, Москве выгодно продвижение по службе разведчика, закрывшего собой мерзавца Вильгельма Кубе.
— Не наше дело, Федор Моисеевич, что Москве выгодно, а что нет. Поступило уточнение приказа, мы его выполнили.
Раздался сигнал вызова полевого телефона.
Офицеры переглянулись.
— Это кто может быть?
Командир отряда снял трубку:
— Горбань на связи.
— Это Авдеев. Федор Моисеевич, вы, оказывается, держали своих людей в Минске.
— И что? У нас тесная связь с подпольщиками.
— Так вот один из них прибыл на базу.
— Что случилось?
— Подтвердил то, о чем вы сейчас говорите с майором, с одним дополнением. Бригаденфюрер Цепнер не убит. Он тяжело ранен, находится в госпитале, состояние критическое, но пока жив.
— Что-то еще, капитан?
— В городе введен особый режим, войска патрулируют улицы. С раннего утра ожидаются тотальные облавы в районах. Рейхскомиссар в ярости. Думаю, в Берлине тоже. Теперь все. Мне что передать вашему человеку из города? Пусть едет обратно или подождет вас?
— Пусть подождет. В город в ближайшее время он не поедет.
— Есть, Федор Моисеевич, передам. Конец связи.
— Мы скоро подъедем.
— Я понял.
Командир отряда повесил трубку.
Шелестов взглянул на него и спросил:
— Что там, Федор Моисеевич?
— Бригаденфюрер Цепнер жив. Ранения получил тяжелые, сейчас в госпитале, состояние критическое. Дотянет ли до утра, неизвестно, но ликвидировать его в резиденции не удалось.
Майор спокойно проговорил:
— Я рассчитывал, что нам удастся положить где-то две трети фашистов, собравшихся на званый обед. Это был бы хороший результат. Потери мы не понесли, выжил один Цепнер. Что ж, повезло ему. Хотя кто знает, что лучше — сразу умереть или остаться инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Я бы предпочел первое. Все нормально, тем более что начальник СС не являлся ключевой фигурой акции ликвидации.
Горбань вздохнул и сказал:
— Вам виднее. Я обязан буду сообщить об этом в Москву.
— Нет. Это наша операция. Завтра вы обеспечите меня связью с товарищем Платовым. Я сам доложу ему обо всем.
— Хорошо. Это ваше право.
Шелестов затушил окурок в банке из-под тушенки, служившей пепельницей, и спросил:
— Вы предприняли меры по обеспечению безопасности жителей района, в первую очередь села Ясино, деревень Карчеха и Павлинка? Немцы наверняка посчитают атаку на резиденцию Кубе актом возмездия за карательную операцию, проведенную там. Не исключено, что рано утром эсэсовцы заявятся туда и жалеть никого не станут.
— Конечно, мы приняли меры, — ответил командир отряда. — В селе и названных деревнях не осталось людей. Всех, кто выжил в этой бойне, мы вместе с имуществом и скотом вывезли в лесной лагерь, заранее оборудованный в нескольких километрах севернее нашей базы. Мы готовили его как запасной, для себя, но обойдемся. Жители важнее. Мужиков вооружили, они должны охранять лагерь. Немцам даже жечь нечего будет. Местные жители сами спалили свои подворья. Я отправил бойцов для оповещения и в другие населенные пункты. Думаю, что и там люди не будут ждать карателей, а уйдут в леса, благо здесь их много.
— Понял. Теперь, если нет больше вопросов, я с вашего позволения присоединюсь к товарищам. Устал.
— Да, конечно, товарищ майор. — Командир отряда взглянул на начальника штаба и произнес: — Забираем посуду, Николай Николаевич, выходим наверх и едем на базу. Завтра, как я и говорил, займемся планированием акции возмездия в Гороше.
— У меня, в принципе, готов предварительный план.
— Я рад за тебя. Значит, товарищ Шелестов, с утра порядок действий будет таков. Подъем в восемь, через полчаса завтрак. В девять начальник штаба привезет радиопередатчик, до десяти, если сложится, сеанс связи с центром. Далее подготовка акции. Согласен, майор?
— Согласен, Федор Моисеевич, — ответил Шелестов.
— Спокойной ночи.
— Благодарю.
Командир отряда с начальником штаба забрали посуду и поднялись наверх. Шелестов закрыл люк, прошел в спальный отсек, рухнул на нары и тут же уснул.
С утра среды, 15 октября, все шло по распорядку.
Офицеры встали в восемь часов, за полчаса привели себя в порядок, потом съели завтрак, приготовленный Коганом. Шелестов рассказал своим людям о разговоре с Горбанем.
В 8.50 раздался сигнал вызова телефонного аппарата.
— Да, — ответил Шелестов.
— Это Вешко. Доброе утро.
— Доброе, капитан.
— Я с радиостанцией выезжаю к вам. Один вопрос. Связиста взять с собой?
