Примеры можно продолжить… В империи инков (сейчас Перу, Боливия, часть Эквадора и Чили) тоже был «социализм»': в XV веке земля там являлась собственностью Верховного Инки, но находилась она в общинном пользовании. Урожай полностью шел духовенству и государству, а они уже перераспределяли его между общинниками.
Коммунистические мотивы явно прослеживаются в сектах катаров и вальденсов (Италия, Франция, Германия, Испания – XI-ХII века), где полностью отрицалась частная собственность. Члены секты вели коллективное хозяйство, жили вместе. Во времена Реформации – антикатолического движения – действовали секты, которые требовали ликвидации торговли и денег, уравнения в имуществе и коллективного землевладения. Пожалуй, трудно назвать европейскую страну, где социалистическая идея не поразила бы умы и души людей в XIX веке. Государственный, военный, христианский, гильдейский, аграрный, научный, реальный, частичный – все эти определения относятся к теории (а иногда и практике) социализма, указывающие лишь на его разные формы. А еще – солидарный, синдикализм, разные планы экспроприации, разное участие в прибылях, то есть, то, что тот же Мизер называет псевдосоциалистическими системами. А еще…фашизм, нацизм, что либералы также относят к формам социализма. Либерал Мизер в дополненном издании своего труда и «Новый курс» Рузвельта определил как прямой путь к социализму.
О нашем же, русском, реальном (без кавычек) социализме говорить нет необходимости. О нем мы знаем не понаслышке. Пороков у всех видов социализма, в том числе и нашего, много. Но и достоинств хватает. Особенно они очевидны в сравнении с либерализмом.
Сердцевиной либеральной идеи являются те же отношения собственности. Это главный вопрос, и на него, как на шампур, насаживается все остальное: разделение труда, производительность труда, рыночная экономика, распределение дохода, пределы демократии, экономический расчет, личная свобода, права человека, принципы торговли, эволюция общества, инфляция, инвестиции, мировое правительство. И даже вопросы семьи и секса.
Либералы исходят из того, что разделение труда (включая и международное) вызвало рост производительности труда и необходимость перемещения излишнего товара. Перемещение товара – это торговля, рынок. Потребовался эквивалент товара. Им стали деньги. Социализму с его «единой» (по Ленину) фабрикой деньги, по большому счету, не нужны. Потому что товаропроизводители не торгуют, а, в соответствии с решениями директивных органов, «поставляют» произведенный товар. Но если у либералов цену определяет спрос, что прикажете делать социалисту? Ему приходится делать калькуляцию на тысячи и тысячи товаров и услуг, учитывая как прямые, так и косвенные затраты (содержание военных, полиции, госаппарата и т. д.). Но это физически невозможно.
Либералы эту проблему, как уже было сказано, решают просто: цену определяет спрос. Производитель-частник каждый раз делает экономический расчет. Не проворонить дающую хорошую прибыль нишу и не ошибиться в расчетах – альфа и омега его бизнеса. Он может и разориться, но может и обогатиться. Он рискует. Он не спит ночами в тяжелых думах о своем будущем.
Так ли ведет себя назначенный государством руководитель социалистического предприятия? Он и при желании не может вести себя как частный собственник. Он ограничен в своих действиях, его задача – выполнить план и отгрузить продукцию туда, куда предписано.
Поэтому либералы говорят государству: не лезь туда, где ты бездарно и неуклюже. Земля, заводы, недра должны быть в частной собственности. Собственник эффективнее распорядится всем этим, чем бюрократия. Потому что он действует в своих, личных интересах. А бюрократия (лучшая в своем роде бюрократия) – в общественных. А общественного интереса, считают либералы, просто не существует. Это химера.
Либералы на сто процентов правы, если рассматривать человека в чисто дарвинистском измерении. Они правы, когда говорят, что либеральная рыночная экономика, основанная на экономической свободе, дает более высокую производительность труда, быстрее и качественнее удовлетворяет потребителя. Конечно, они не могут скрыть, что частником движет личный (эгоистичный) интерес, но именно эгоистичный интерес, по их мнению, быстрее, эффективнее движет общество к прогрессу, а отнюдь не выдуманные романтичными христианами представления о добре, альтруизме и прочее. Афористично, точно и, разумеется, цинично, по этому поводу высказался ныне покойный «лондонский сиделец», когда его спросили о соотношении бизнеса и совести. Совесть, сказал он, категория не экономическая.
Либералы считают, что они, а не коммунисты являются настоящими материалистами, потому что воспринимают жизнь такой, какая она есть на самом деле: суровая, яростная, развивающаяся по законам Дарвина. В ней должно быть ограничено место для христианских добродетелей. Поскольку поощрение их ведет к росту потребительских настроений. Только сам человек ответствен за самого себя и своих близких. Остальные – не из его стаи. И поскольку все они чужаки, постольку и он для них – чужак.
В этом и заключается суть либерализма. Он допускает достойную жизнь только для успешных людей. Конечно, социальные потрясения в ХХ веке вынудили либералов решать проблемы бедности и нищеты. Делиться с «братьями во Христе». И в экономическом плане многие страны продвинулись далеко вперед. Но от этого не изменилась сущность либерализма. Он всего лишь, использовав косметику, более тщательно стал следить за своим лицом.
…Однако бог с ними, с другими странами и народами: пусть живут, как хотят. Вопрос в том, готов ли русский человек и все, кто за века совместной жизни воспринял его мироощущение, жить в либеральном процветающем обществе? Вот и наши доморощенные либералы (их почему-то называют демократами) совсем сбиты с толку; никак не могут понять, почему народ, которого они зовут в либеральный рай и которому желают добра, отворачивается от них, «прокатывает» на выборах и искренне ненавидит. Как часто бывает в подобных случаях, ответы ищут не в себе, а на стороне. Отсюда – горькие констатации и вздохи: «эта» страна, «этот» народ, «русская рабская психология» …
Между тем, не следовало бы до такой степени упрощать реакцию народа на реформирование России. Добросовестные люди обязаны хотя бы попытаться понять, почему Россия хотя и пассивно, но упрямо не принимает навязываемый образ. Не в одних неудачных реформах причина. А если точнее – не в них главная причина. Все дело в той самой «загадочной душе» русского человека. Обратимся к русской классической литературе XIX века. Это были времена, когда на сцене общественной жизни появились «новые» русские: заводчики, предприимчивые купцы, разночинный люд типа гончаровского Штольца, покупатели вишневых садов под выруб и прочие. Они входили в устоявшийся уклад в смазанных дегтем сапогах, и подле них образовывалась новая аура, в которой неуютно чувствовали себя и помещики-консерваторы, и тургеневские женщины, и чеховские сестры, и люди «дна» Горького. Что отталкивало «старых» русских от «новых»? Уж, конечно, не только и не столько зависть к успеху. Отталкивались разные нравственные заряды. Разные идеалы и представления о том, как надобно жить по-божески. И вот одна, казалось бы, странная особенность «нового» русского ХIХ века: он хапал, убивал, ради лишнего рубля не щадил собственного отца, а обретя состояние, став миллионщиком, вдруг начинал метаться в поисках ответа на вопрос, правильно ли он живет. Что значит: правильно? А то и значит: по-божески ли, по справедливости ли? Купцы, разбогатев, спивались и спускали состояния, сходили с ума, уходили в монастыри. И все это происходило по одной причине: Бог «доставал», совесть мучила. У кого встретишь еще, кроме русского, такое дуалистическое мироощущение? И не прочь стать богатым, но глубоко вонзилась когда-то в душу заноза, имени которой он и сам не знает, – и не дает спать в чертогах. Уютнее в келье. Это не самоистязание. Это может означать лишь одно: в русской душе еще много Христа. И ведь не случайно именно в православии так много осталось от раннего христианства. И католики, и протестанты приспосабливали (и приспосабливают) учение Спасителя к своим потребностям. Православный человек пытается себя приспособить к нему. Огромный по ширине водораздел! Пожалуй, даже непреодолимый.
