Ладонями я ощутила легкое, почти невесомое касание. Это было мое собственное дыхание — я зажала рот. Голова кружилась, словно я вот-вот упаду в обморок.
— Ты хотел ее увидеть, она здесь, — процедил Эмиль. — Живая. Тебе что еще от моей жены надо?
— Не твое дело, — с вызовом бросил бритый ему в лицо, с ненавистью рассматривая каждый миллиметр. — Думаешь, помешаешь? А пошли вместе. Только если зайдешь, ты оттуда не выйдешь.
Эмиль осмотрел их исподлобья. Остальные не вмешивались, но наблюдали за стычкой. Он понимал, что со всеми не сладит, но руку с прохода не убрал.
— Ты тоже, — правая ладонь нырнула под полу пиджака. — Выбирай.
— Не понял, — рассвирепел бритый. — Ты за пушку схватился, сука?
— Остынь, — вдруг сказал кто-то позади них. — Женщину отдали ему.
Бритый еще раз взглянул на Эмиля, на меня, и отступил. Они все такие. Готовы насиловать, если за это ничего не будет.
Дверь громко захлопнулась. Я выдохнула и лицом повалилась в колени, чувствуя, как трясет от рыданий. Скандал за дверью не стих. Смешки, выпады — они к нему цеплялись. Но, кажется, Эмиль их выпроваживает.
Как на чужих ногах, я подошла к двери. Прислушалась, прижавшись лбом к полированному дереву.
Ушли.
Я зажала рот рукой и тихо заплакала.
— Дина!
Я не отозвалась, просто стояла и смотрела на дверь, а по щекам текли теплые, соленые слезы.
Эмиль не стал звать дальше. Хлопнула дверца кухонного шкафа, что-то звякнуло… Я достаточно его узнала, чтобы представить, как он, вытирая со лба испарину, наливает коньяк и пьет до дна.
Я приоткрыла дверь: тишина.
Робко, словно по минному полю, я выбралась в коридор. Застыла, прикусив пальцы, и прислушиваясь к тому, что происходит в кухне.
— Дина?
Я вздрогнула. Зеркало было напротив, в темном коридоре я напоминала призрака. Бледное лицо в обрамлении длинных волос, затравленные глаза.
— Диночка… Иди ко мне.
Я чуть не задохнулась. Диночка. О, боже. Голос Эмиля был странным, словно ему плохо или его тошнит.
А если его ранили? Я ведь не видела.
Воображение подбросило страшную картину, как Эмиль истекает кровью и пытается звать на помощь. Я разучилась представлять хорошее. Меня посещали только видения бедствий и катастроф.
Вдруг его ножом пырнули? Это так сильно врезалось в мысли, что я почти увидела это глазами. Четко и ярко. Почти ощутила запах крови… Я не выдержу, если это правда.
Нет, это ложь. Я запугиваю саму себя. Надо взять себя в руки. Я прислушивалась к тому, что на самом деле происходит в кухне.
Снова звяканье. Безумный смех… Да он пьян, а не ранен!
Наверное, сидит за столом со своим пистолетом, взлохмаченный и уставший, набирается коньяком и ему все хуже и хуже.
— Я слышу, что ты там. Иди сюда. Маленькая моя…
И от этих слов, сорванного голоса и проступающего безумия мне стало жутко.
— Маленькая, — хрипло прошептал он. — Не убегай… Посиди со мной.
Глава 44
Я постояла, а затем пошла на голос. Я не могла не пойти. Чувствовала, что нужна ему.
Кто знает, если я не пойду к нему сейчас, может быть, он больше не встанет между мной и ими.
На кухне горел ночник, и желтоватый свет отбрасывал блики на пол.
Эмиль сидел за дальним концом стола. На мощных плечах натянулась белая рубашка из-за того, что он поставил локти на стол. Ремни кобуры врезались в тело. Как я и думала, оружие и бокал перед ним. Коньяка осталось на донышке, а пистолет он частично разобрал. Черные матовые детали лежали рядком.
Эмиль выбрал странное время, чтобы почистить оружие, но кто знает, вдруг это его успокаивает.
— Садись. Посиди со мной, — хрипло повторил он и опустил глаза на детали пистолета, рассматривая их, как кусочки пазла. Рядом стоял аэрозоль с оружейной смазкой.
Я подошла, робко села, поджав ногу под себя. Больше он не обращал на меня внимания, словно ему просто надо знать, что я рядом. Смотрела на мужа, словно пыталась запомнить его навсегда. Вот такого: растрепанного, с потным раскрасневшимся от алкоголя лицом. Он выглядел больным. Обезумевшим. Глаза нездорово блестели в полумраке.
Эмиль допил остатки из бокала. Я ощутила первое беспокойство — безопасно ли разбирать оружие, когда он пьян? Но ничего не сказала. Говорить не мое дело. Мое дело сидеть рядом столько, сколько нужно Эмилю.
— Испугалась? — мрачно спросил он. — Не бойся, тебя не тронут. Не посмеют.
Я рассматривала сцепленные на коленях пальцы.
— Подай стакан, — велел Эмиль. — Руки грязные.
На его бокале остались жирные отпечатки с четким папиллярным узором.
Я встала и огляделась, вспоминая, где и что искать. На пробу открыла дверцу шкафа. В глубине стоял стеклянный широкий стакан — такой же, как у него на столе.
— И бутылку, Дина, — уже тише попросил он.
Коньяк прятался в глубине шкафа.
— Налей, — он устало потер нос запястьем.
Но я стояла и смотрела в пустоту, задумавшись. Тогда, на утро после самой страшной ночи… Было что?
Я не помню. Черный провал, в который я боялась всматриваться — а вдруг эта темнота меня спасает? Но сейчас, глядя на эту бутылку коньяка, почти пустую, перед глазами встала ярчайшая картинка.
Эмиль привел меня домой.
Здесь, на этой кухне, залитой солнечным светом, он усадил меня за стол. Я была безвольной, как тряпичная кукла. Не помню даже, что чувствовала. Себя я видела со стороны, словно в тот момент меня не было в собственном теле.
И передо мной так же стоял стакан. И эта самая бутылка. Эмиль налил до краев, заставил выпить и дал таблетки…
— Дина, — процедил он. Я вспомнила о своих обязанностях.
Заполнила стакан до половины и спрятала бутылку.
Я вновь устроилась рядом. Эмиль сгорбился за столом, рассматривая разобранный пистолет. Устало и брезгливо, словно его тошнило от оружия и собственной жизни. Грязной рукой он взял стакан с коньяком, вновь пачкая стекло и сделал глоток.
— Что ты мне давал? — еле слышно спросила я. — Таблетки.
Я так редко в последнее время слышала свой голос, что он испугал. Стал слабым, шелестящим, словно говорить в полную силу я не могла.
— Успокоительное, — помолчав, ответил он. — Чтобы ты уснула.
Не только. Я помню, таблетки были разных цветов и размеров. Я хотела спросить, что было дальше. Но вопросы в этом доме не приветствуются. Я просто тень.
Да и догадываюсь, что произошло потом. Я спала несколько дней под мощным снотворным, поэтому ничего не помню. Чтобы ему не мешать. Он так не любит истерик и женских слез, хотя сам часто бывает их причиной. Может, потому и не любит?
