Его рация издает треск, и он спрашивает в нее:
– Статус?
Я нахожусь достаточно близко, чтобы разобрать, что отвечают на том конце линии.
– Они отступили в здание церкви. Оно заминировано. Мы сейчас работаем над этим.
– Сколько их в церкви?
– Примерно двадцать пять, женщины и мужчины; детей нет, насколько мы видели. Мы обезвредили два устройства. Осталось одно. Сообщите агенту Люстигу, что лидера секты в церкви нет, повторяю, лидера в церкви нет.
– Ждите связи. – Агент нажимает несколько кнопок на своей рации и говорит: – Специальный агент Люстиг, нам сообщили, что в церкви установлены взрывные устройства, в настоящий момент их обезвреживают, но лидер секты все еще на свободе. Как поняли?
– Вас понял, – отвечает рация. – Вы обнаружили Коннора Проктора? Сэма Кейда?
Агент Торрес бросает на меня взгляд, и я снова чувствую тошноту, потому что понимаю, что он собирается сказать.
– Мы нашли Коннора Проктора, сэр, он жив и в безопасности. Сэм Кейд пока не найден.
– Вас понял. Конец связи.
Я облизываю пересохшие, потрескавшиеся губы и говорю:
– Проверьте металлическую будку в конце того бетонного здания. Мне кажется, он там. Или у озера. Он может быть у озера.
Я надеюсь, что Сэм не там. Я даже не хочу думать, почему он может оказаться у озера, но помню, как видел его там, помню тот последний взгляд, который он бросил на меня, и теперь уже я пла́чу по-настоящему, а не из-за слезоточивого газа. «Папа, пожалуйста, останься в живых. Прошу тебя!»
Торрес передает по рации то, что я сказал. Прежде чем мы получаем ответ, другой агент сообщает:
– В церкви все чисто. Еще одно устройство обнаружено в другом здании, но оно пусто, и…
В следующее мгновение взрыв раздирает ночь на куски. Он такой сильный, что куски дерева и бетона взлетают вверх и летят во всех направлениях. Мы падаем на землю и закрываем головы руками, а когда я поднимаю взгляд, то вижу, что сила взрыва погнула и исковеркала часть ограждения. В ушах у меня звенит, и я просто тупо смотрю на пламя, пылающее по ту сторону ворот.
Никто больше не поет – или я просто не слышу.
– Ради бога, скажите мне, что это было не в церкви, – говорит в рацию агент Торрес.
Но я уже знаю ответ. Взрыв был слишком близко. Сектанты взорвали Сад. И если б не сестра Гармония, все женщины и дети там погибли бы.
– Подтверждаю, что устройства в церкви успешно обезврежены, – отвечает рация. Голос агента на том конце линии слегка подрагивает. – Мы отступили прежде, чем другое здание взорвалось, жертв нет. Сейчас мы производим арест тех, кто был в церкви. Никто не сопротивляется.
Значит, сектанты не смогли совершить общее самоубийство. Это хорошо.
Но моего папу мы так и не нашли.
Я смотрю на огонь, пока Ви не садится рядом, обнимая меня за плечи.
– Всё в порядке, Коннор, – говорит она. Ви Крокетт меня успокаивает…
– Ага, – отвечаю я. Но совершенно неискренне. Потому что всё не в порядке.
28
ГВЕН
Мне кажется, будто ничто не может остановить меня на пути к спасению сына, но кое-что останавливает. Я бегу по тропе вверх от озера, усталая до изнеможения; мои ноги дрожат, как желе, легкие горят от усилий. Я скинула баллон, маску и регулятор, но мне холодно. Ужасно холодно. Я выжимаю скорость из своего трясущегося тела и уже добираюсь до середины склона, когда раздается взрыв, от которого ночное небо на миг становится белым. Я спотыкаюсь, мгновением позже по ушам бьет воздушная волна – словно гром после молнии. Она ударяет меня в грудь, как молот, и едва не заставляет упасть на колени. «Коннор. Мой сын там». Я не могу поверить, что он был в этой огненной вспышке. Нет. Я не верю. Я должна его найти.
Я осознаю́, что кто-то идет ко мне – спускается по тропе прочь от адского пламени, озаряющего ночь алым светом. И он поёт. Мне знаком этот гимн: «Соберемся ли мы у реки, прекрасной, прекрасной реки…»
У него красивый голос, и мне кажется дурной шуткой – самой дурной из всех возможных, – что этот человек способен творить нечто столь дивное.
Он видит, что я стою у него на пути и с меня течет озерная вода. Я навожу на него пистолет, и он прекращает петь.
– Ты кто? – спрашиваю я его. Он останавливается. Я киплю от ярости и ужаса, но внешне я абсолютно спокойна. Абсолютно уравновешенна.
Он медленно поднимает руки.
– Я – патер Том. Я сдаюсь.
«Патер Том». В лунном свете у него почти ангельский вид. Но я знаю, что он совсем не ангел, напротив.
– Где мой сын? – спрашиваю я. Мой голос звучит негромко и почти бесстрастно.
– Джина Ройял… Я знал, что ты придешь. Что ж, если есть какой-нибудь Господь на небесах, то твой сын в аду, – говорит патер Том, и я слышу в его голосе нотки ужасной, самодовольной радости. Эти слова разрывают меня, как взрыв разорвал ночь, и на один невыносимый миг мне представляется, как я опустошаю весь магазин своего пистолета прямо ему в лицо, пока не сотру эту довольную улыбку, пока не останутся только кровавые ошметки, а потом я вставлю новый магазин и продолжу стрелять.
Прихожу в себя и понимаю, что мне осталось утопить спуск на долю миллиметра, чтобы претворить это видение в реальность. Но я не могу, потому что он не сказал, что мой сын мертв. Он сказал: «Если есть какой-нибудь Господь на небесах». Он не стал бы вилять, если б мог прямо заявить мне, что Коннор мертв. Я должна верить в это. Должна, иначе я окончательно сойду с ума.
Патер Том медленно опускается на колени, слегка вздрагивает и улыбается.
– Старые кости. Я уже не таков, каким был когда-то. – Если он пытается убедить меня в том, что он человек, то ему это не удается. Он играет со мной. – Ты принесла зло в наш Сад, как всегда делают женщины. Ты – Лилит, Ева и змея в одном лице. Ты – матерь всех грехов.
Я подхожу к нему, наклоняюсь и сую дуло пистолета ему под челюсть.
– Включая убийство, – говорю я. – Ты убил моего сына?
– Он был в Саду, – отвечает патер Том, и я вижу, как его дьявольская улыбка становится шире. – Сад и наш дом собраний ныне обратились в пылающие угли. Иди, просей их и найди то, что сможешь.
Я ненавижу этого человека, ненавижу его сильнее, чем ненавидела кого-либо за всю свою жизнь. Даже сильнее, чем Мэлвина. Я хочу разорвать его на куски и могу сделать это, просто шевельнув пальцем. Без малейших усилий.
– Это не ответ, – говорю я ему. – Ты убил моего сына?
Теперь он бледнеет. Несмотря на эту улыбку, несмотря на все свое притворство, он чего-то боится. Не пистолета. Не того, что я его убью.
Он боится, что я этого не сделаю.
