Хворостинин кивнул.
– Слыхал я о беде твоей, соболезную. Мало кого такое горе обошло в прошлом году на Москве.
– За соболезнования спасибо, князь, но не надо душу теребить. Я и так почти каждую ночь семью свою во сне вижу.
Хворостинин повернулся к Бордаку.
– Накажи Василю распорядиться дружиной, и вместе подъезжайте.
Михайло отъехал, а Толстой спросил:
– Помощник твой?
– Нет, у него свои заботы. Это первый воевода особой опричной дружины самого царя Ивана Васильевича, боярин Михайло Алексеевич Бордак. Второй воевода – князь Парфенов Василий Игнатьевич.
– Вон как! – изумленно воскликнул помощник станичного головы. – У нас тут отродясь таких вельмож не было.
Толстой указал на него.
– Это Кирьян Губан. Он у меня над сторожами и разъездами начальствует. К нему в дом и пойдем, как ратников определим на постой. У него просторно.
– За постой платить надо. Сколько денег мы Лобачу дать должны?
– Князь, какие деньги? Вы не торговцы, не купцы, люди служилые, на защите отечества стоите. С вас нельзя брать ничего, давать надо.
Князь покачал головой.
– Спасибо, конечно, Петр, но так не пойдет. Хозяин двора понесет немалые траты. На постой встают два десятка здоровых и голодных ратников. С ними кони, им тоже корм нужен. Почему мы будем разорять мужика, коли у него и без нас дела никудышные?
– Плати, если хочешь. Ты хозяин своей казны. А сколько, это мы завтра узнаем.
Бордак передал наказ Парфенову, тот – десятникам. Вокруг городьбы пошли десятки Огнева и Рубача, к воротам вместе с воеводами подъехал отряд Грудина.
За это время вся деревня вышла на улицу. У плетней стояли мужики, бабы, дети, но к воротам не подходили. Видно было, что голова и на самом деле крепко держит тут порядок.
Губан повел опричников Огнева по деревне, к пустым избам. В Ступне, как и во многих других селениях, таковых было немало. Ушли люди столицу восстанавливать.
– А покажи-ка ты нам, Петр, как оборона деревни построена, – сказал Бордак. – Честно говоря, стрельбы из пушек мы не ждали. Да и пищальников.
Станичный голова улыбнулся.
– Отчего не показать? Оборона у нас крепкая, да не только деревни. Мы знали о новом нашествии собаки Девлет-Гирея, укрепили и правый берег Оки. С утра посмотрите. Хочу знать, как оцените наши укрепления вы, ратные государевы люди.
– Посмотрим, – обещал Хворостинин. – А сейчас исполни просьбу боярина.
– Коней оставьте. Мужики отведут их в конюшню Губана. Пешком пойдем.
Князья, боярин, голова соскочили с коней, передали их подбежавшим мужикам.
Толстой повел гостей вдоль городьбы. Дубовые колья в сажень, а то и выше вкопаны в узкий вал, да не прямо, а с наклоном в сторону поля, леса, дороги, закрывающиеся амбразуры, под ними настил из досок, на нем пушки на колесах.
– Откуда они у тебя? – поинтересовался Хворостинин.
– Это долгая история. Я за ними на Москву с мужиками ездил. Еще до прошлого года. Тогда только две пушки у мастеровых выменяли на зерно. А как крымчаки сожгли Москву, там бесхозных пушек и пищалей много было. Забрали, прямо скажу, воровски. Но как иначе? Потом боярин Михаил Иванович Воротынский дал мне грамоту на постройку станицы, наказал дать еще пушек. Их у меня десять, пищалей поболее, три десятка. Порох и пули есть, ядер мало, зато дроба валом на берегу. Поглядели? Темно теперь, видно плохо. Утром все покажу. А теперь пойдем в дом Лобача, помолимся, поужинаем, поговорим, коли желание не пропало. Там отдохнете, до того в баньке попаритесь.
– Веди в дом, – сказал Хворостинин.
Они прошли к двухэтажному дому, единственному такому в деревне.
Там их встретил Губан, выполнявший поручение Толстого.
– Два десятка ратников разместились на постоялом дворе. Супружница Лобача Алена с девкой прислужницей затеялись готовить еду, – доложил он Хворостинину.
– А третий десяток? – спросил Бордак.
– Тот в избах у реки. Хотели коней в табун сбить да вывести в поле, но десятники отказались. Сказали, кони при них будут. Запросили сена и воды. Сейчас мужики подносят.
– Веди в свои хоромы, – сказал Толстой.
– Петр, ты ведь сам знаешь, как к горнице пройти. Вот лестница, двери открыты. Ты веди, а я жене Серафиме да дочери Ольге накажу для вельмож угощение сготовить. После баньки как раз подойдет. Что пожелаете, князья? Есть и щи, и уха, курицу можно отварить, пироги в печи разные.
– Чем угостишь, тем и довольны будем, – сказал Хворостинин.
– А как насчет питья? Квас – это понятно, а что еще? У меня разное есть, хлебное и медовуха.
Второй воевода передового полка взглянул на Бордака и Парфенова.
– Что скажете?
– Вино очень крепкое? – спросил Михайло.
– Двойного перегона, на травах настояно. Но есть, как я говорил, и послабее.
– Мне крепкого.
Парфенов кивнул.
– Я тоже, пожалуй, крепкого выпью.
Хворостинин улыбнулся.
– Ну вот и порешили. Только ты, Кирьян, пенника вели подать немного, чтобы по чаше на человека вышло, не более. Накажи своим сельчанам, чтобы в угощении ратников не усердствовали. Им вина не давать, если только медовухи. Пошли человека, пусть предупредит и своих, и наших.
– А на постоялом дворе как быть? – спросил Губан. – Еремею мы не указ, коли ратники сами затребуют вина. А его там тоже немало.
Хворостинин повернулся к Парфенову.
– Разберись с этим, Василь.
Наконец все было улажено и обговорено. Вельможи в сопровождении станичного головы поднялись в горницу.
Толстой указал на лавки у стола.
– Садитесь, гости дорогие.
Хворостинин с Бордаком сели у оконца, Парфенов с Толстым устроились напротив.
В комнату вошел Губан, расстегнул ворот рубахи и сказал:
– Банька топится, угощение варится-парится, дочь сейчас хлебного вина принесет с пирогами да квасу.
За хозяином появилась молодая девушка в праздничной одежде, выставила на стол два кувшина, блюда с пирогами, чаши. Она на мгновение задержала взгляд на Парфенове и выпорхнула в сени.
– Озорница! – с улыбкой проговорил Губан. – Девка красавица выросла. Скоро замуж выдавать. – Он устроился рядом с головой, разлил крепкое хлебное вино, поднял чашу и провозгласил: – За царя Ивана Васильевича, его победу в сражении с проклятыми басурманами!
Сотрапезники выпили, закусили пирогами.
Губан хотел налить еще, но его остановил Хворостинин.
