Князь кивнул и сказал:
– Это худо, Иван. У наших с припасами туго. Да и раненых много. Им помощь нужна.
Ратник не понимал, к чему клонит воевода, вздохнул и сказал:
– Да, тяжко.
Токмаков посмотрел в глаза Ларгину.
– Надо, Иван, поторопить хана выйти на решающую схватку.
– Верные слова. Но я-то что могу сделать?
– Многое, Иван. Да только решишься ли?
– Что-то ты загадками молвишь, князь, говори прямо, что надо от меня?
Князь не спешил.
– Ты воин опытный, бывалый, не раз дрался с крымчаками. Ответь мне, что будет делать хан, коли вдруг проведает, что от Новгорода на помощь московским полкам идет рать в сорок тысяч воинов да из Ливонии полки отправлены на Перекоп?
– Откуда мне знать, князь? Я не хан.
– Знамо, не хан, но подумай.
– Ну коли идет помощь… а что, Иван Васильевич и вправду рать большую сюда ведет?
– Это не важно. Ты продолжай.
– Ну коли к нам идет великая помощь, то хану надо до ее подхода разделиться с ратью воеводы Воротынского. Иначе можно так по сусалам получить, что не оклемаешься.
– Все верно. А как хан может узнать, что царь выслал большую рать к Москве?
– Через изменников. Тех всегда хватало, ты уж прости, князь, но больше среди вельмож.
– Не на чем прощать тебя, правду говоришь. Но теперь изменникам бежать к хану нельзя. Все пути перекрыты.
– Тогда гонцов царских отловить. Царь непременно пошлет их к Воротынскому, дабы дух поднять. Когда идет подмога, воевать легче.
– Правильно, но гонцов государь должен и к Воротынскому послать, и на Москву. На Москву надежнее, дойдут. А уж отсюда людей верных отправить к воеводе.
Ларгин кивнул.
– Это верно. – Он поднял голову и заявил – Не ходи вокруг да около, князь, говори. Ты ведь хочешь меня таким вот гонцом из Москвы выслать?
– Да, хочу. Нам такой гонец очень нужен. Но насильничать не могу, приказывать тоже, тут надобна добрая воля. Тебя мне посоветовали. Но ты можешь и отказаться.
– Один откажется, другой, третий. Кто же тогда с крымчаками биться будет? У Молодей братья наши, не думая, на смерть идут. Так что давай обманную грамоту и говори, когда и каким путем надо идти в сторону Молодей.
– Но ты должен знать, что хан велит гонца пытать.
– Выдержу. Долго мучиться не придется. Как расскажу все басурманам, так они меня и прибьют.
– Значит, ты готов к лютой смерти?
– Готов, князь. Ты же знаешь, что все мое семейство в прошлом годе в пожаре сгинуло. И жена Зинаида красавица, и детки, Алена, Антонина, Любава, Егорка, младенец Леша. Я как раз с крымчаками бился, которые в глубь города залетели, оттого и не смог помочь. А ведь звали, наверное. Уж коли они, невинные, смерть страшную приняли, то мне ли бежать от нее? Да и не уйдешь от судьбы. Какая жизнь, когда жинка с детками все время пред глазами стоят. Я этого Девлета на куски порубил бы. И мурз его, да и всех ордынцев, но не в силах это сделать. А коли обманная грамота поможет нам побить басурман, то станет и моей местью. Посему, князь, я готов.
– Ладно. – Токмаков достал свиток. – Держи, Иван, это и есть обманная грамота.
Ратник забрал бумагу, сунул под рубаху.
Князь взглянул в его зеленые, полные грусти глаза.
– Только надо, Иван, не просто отдать грамоту, а биться с басурманами, покуда сил хватит.
– Это понятно.
– У хана не должно возникнуть сомнений в том, что ты настоящий гонец и бумага подлинная.
– Сделаю как надо, не сомневайся.
– И пытать…
Ратник прервал воеводу:
– Не следует повторяться, князь. Знаю, что меня ждет, коли живым возьмут. Ты лучше скажи, когда и как идти.
– Ну слушай, воин. – Говорил князь недолго, затем спросил: – Все уразумел?
– Все, воевода. Сейчас помоюсь, в чистое оденусь, с родней оставшейся попрощаюсь, помолюсь в храме, а как стемнеет, так и пойду к крымчакам.
– Знал бы ты, Иван, как тяжко посылать тебя на такое дело.
– Знаю. Сейчас всем тяжко. Не кори себя, лучше поминай в молитвах Ивана Ларгина.
– Непременно.
– Пошел я.
– Ступай, воин. Вечная тебе слава и память.
Ратник невесело усмехнулся.
– Это скажешь, когда татары меня растерзают. Храни Господь тебя, батюшку государя и Москву нашу. – Он поклонился, перекрестился на храм и пошел к Тайницкой башне, за которой его ждал конь.
Иван помылся, оделся в чистое, помолился в ближней церкви, потом поехал на кладбище, где в братской могиле была похоронена и его семья, сел на лавку, кем-то поставленную там, и проговорил:
– Здравствуйте, мои родные. Пришел вот сказать вам, что скоро мы вновь вместе будем. Оттого на душе у меня радостно. Не смог я защитить вас, Зина, детки, но отомщу. Тогда и увидимся. Больше никто не разлучит нас.
Иван посидел у могилы до сумерек, поднялся, вспомнил что-то, поехал обратно на свою улицу и встал у сарая, наскоро сбитого из досок.
Из него вышла дородная баба с дитем на руках.
– Ты, соседушка? Зачем пришел?
– От мужа твоего известий давно не было?
Баба вздохнула.
– Да как ушел с полком, так и не было. Люди говорят, много наших у Молодей крымчаки побили. Вот и думаю, жив ли Степка мой.
– Жив, не сомневайся. – Он кивнул на сруб, что стоял рядом. – До зимы дом не подымете.
– Коли Степан жив, с Божьей помощью подымем, только вернется ли он?
– О худшем не думай и перебирайся в мой дом.
– Ты о чем это? Бабе замужней? Ополоумел, Иван? – возмутилась баба.
– Не о том ты, глупая, подумала. Отдаю я вам свой дом. Живите, пользуйтесь да детей больше рожайте. Они Руси ой как нужны.
Женщина растерялась.
– Совсем с толку сбил. А ты как же?
– А я сюда не вернусь, Клава. И на Москве мне не быть. Тяжко здесь. Ухожу совсем.
– Куда, Иван? У тебя же служба.
– По службе и ухожу. Так что в доме все ваше теперь. Переходи уже сегодня. Нечего в каморке дощатой маяться.
– А коли передумаешь? Вернешься и выгонишь?
– Не вернусь я, Клава.
– Ну не знаю.
– Делай, как я сказал. – Ларгин вскочил на коня, повернул его и повел к выходу из города.
Баба перекрестила его.
– Да хранит тебя Господь, добрая душа.
