В свое время они так напугали Виолу, что она решила оставить эти заметки у себя, чтобы знать, что ей предстоит, если она, упаси боже, попадет в тюрьму.
Вынув из ящика одну из статей — ее автором была миссис Панкхерст, и говорилось в ней о том, что произошло с этой дамой в прошлом году, — Виола прочла следующее:
«Меня признали виновной и предложили заплатить штраф, равный одному фунту, или подвергнуться двухнедельному тюремному заключению в третьем, то есть низшем, классе. Разумеется, я выбрала второе, и меня посадили туда, где уже содержались мои сподвижницы. Итак, представьте себе, что вы — узница тюрьмы третьего класса…
Каждое утро, когда на дворе еще темно, вас будит тяжелый топот ног и пронзительные звонки. Затем зажигается свет.
Вы умываетесь водой из маленького тазика и торопливо одеваетесь. Вскоре до вас доносится громыханье ключей и скрежет открываемых железных дверей. Надзирательница распахивает вашу и грубо приказывает: «Опорожнить параши!»
Вы поспешно выполняете приказ и по команде возвращаетесь обратно. Теперь вам предстоит убрать постель и вымыть жестянки, служащие вам посудой. Для этой цели имеются три разных тряпки, с помощью которых, а также ведра воды, вы тщательно моете не только посуду, но и свое «ложе», стол, полки, стульчак и пол.
Не успели вы закончить эту неприятную работу, как вновь раздается лязганье ключей, и дверь снова открывается. Следует окрик: «Давайте кружки!»
Вы протягиваете свою и получаете порцию так называемой «каши» — ничем не приправленную, сильно разведенную водой овсянку, — а также шесть унций хлеба, ломоть которого грубо швыряют вам на тарелку.
Поспешно проглотив этот скудный завтрак, вы принимаетесь за шитье — к примеру, простыней. Минимум, который вам предстоит выработать за неделю — и это задание вы должны выполнять неукоснительно, — составляет пятнадцать штук.
Неужели все эти несчастные грустные создания, которые вас сейчас окружают, — преступницы?! Среди них почти нет молодых. На всех лицах — выражение беспокойства и тревоги. Эти женщины раздавлены бедностью, горем, нуждой и непосильной работой. Кажется, что время здесь совсем не движется. Как только им удается выносить это унизительное для человеческого достоинства существование иногда долгие годы, на которое их обрекло английское правосудие?..»
Виола внимательно прочла заметку.
Она и раньше неоднократно читала ее, но с каждым разом смысл изложенного становился все более зловещим и пугаюшим, тем более что, как она подозревала, вскоре ей предстояло почувствовать все эти ужасы тюремной жизни на собственной шкуре.
Отложив эту статью, девушка дрожащими руками достала из ящика другую. Ее автором была некая миссис Мэри Ли.
В наказание за то, что она пыталась разбить окно своей камеры, ее связали, а руки в. наручниках скрутили за спиной. Так она провела не один день. Только на время еды ей разрешалось переместить руки вперед.
Несчастная объявила голодовку и из-за этого подверглась унизительной процедуре, при мысли о которой Виолу пробирала дрожь.
«Меня схватили и грубо бросили на стул, спинка которого была слегка запрокинута. Всего вокруг меня суетилось около десятка человек. Затем доктор насильно открыл мне рот, так что получилось небольшое отверстие, куда одна из надзирательниц с помощью ложки начала вливать какую-то жидкость. В субботу днем уже несколько надзирательниц насильно уложили меня на кровать. С ними пришли и два доктора.
Надзирательницы не давали мне двинуться, а тем временем доктора ввели в нос трубку. Она была двух ярдов длиной, имела на конце воронку, а в середине — стекло, позволявшее следить за тем, как течет по ней содержимое. В этот день трубку поместили в правую ноздрю, на следующий день — в левую.
Во время этой процедуры я испытывала огромные страдания, как физические, так и душевные. Казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Сильно саднило в горле и болела грудь.
Когда трубку наконец извлекли из носа, я чувствовала себя ужасно. Меня охватила страшная слабость, так что начало казаться, что сейчас я упаду в обморок, а боль в носу и в ушах еще долго преследовала меня».
На этом статья не кончалась, но читать дальше Виола была не в силах, а потому сунула вырезки обратно в ящик комода.
Подойдя к окну, девушка устремила невидящий взор наружу, туда, где на крышах соседних домов ярко сверкало солнце.
— Нет, я этого не вынесу! Не вынесу… — прошептала она.
Услышав, что дверь ее спальни открылась, Виола обернулась.
В комнату вошла леди Брэндон, мрачная и решительная. При виде мачехи Виоле показалось, что сердце сейчас выпрыгнет у нее из груди.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Взглянув на часы, Рейберн Лайл понял, что уже опаздывает в палату общин на заседание комитета.
Он гордился своей всегдашней пунктуальностью, но сегодня в его тщательно выстроенный распорядок дня вторглось незапланированное обстоятельство — молодому человеку пришлось побывать в полицейском участке Вестминстера.
Предыстория этого визита было такова — примерно десять дней назад, когда Лайл, выйдя из здания парламента, направился к воротам Сент-Стивенс, он вдруг очутился в окружении возбужденных людей, которые намеревались проникнуть в палату общин, утверждая, что хотели бы передать парламентариям свою петицию.
При появлении Рейберна Лайла полицейские, с трудом сдерживавшие толпу, попытались расчистить ему дорогу, чтобы он мог подойти к своему экипажу.
Попытки эти были почти безуспешными. Пока Лайл с усилием продирался сквозь плотное кольцо мужчин и женщин, большинство из которых не только толкали друг друга, но и немилосердно драли глотки, он вдруг почувствовал, что кто-то залез к нему в карман.
Утрата бумажника не особенно расстроила молодого человека — денег там было совсем немного, — но, к сожалению, вор прихватил еще и золотой портсигар, которым Лайл очень дорожил.
Это был подарок отца Рейберна Лайла, лорда Уолмсли. Золотой портсигар переходил в их семействе от отца к сыну уже не одно поколение.
Лорд Уолмсли был чрезвычайно сентиментален по отношению к фамильным реликвиям, особенно к тем, появление которых в семье уходило корнями в историю.
Этот портсигар был подарен второму барону Уолмсли, тогда совсем молодому человеку, знаменитым герцогом Веллингтоном.
Всю жизнь он чрезвычайно дорожил этим подарком и завещал его своему сыну, теперешнему лорду Уолмсли, который, по правде говоря, вовсе не курил сигар, а потому передал драгоценную реликвию Рейберну.
— Я надеюсь, мой мальчик, что он тебе пригодится, — сказал Лайлу отец. — Только смотри, не потеряй его! Когда-нибудь ты передашь его своему сыну…
Рейберн Лайл тоже не был заядлым курильщиком, однако иногда позволял себе сигару после ленча или обеда, а чтобы доставить удовольствие отцу, всегда носил их в золотом портсигаре.
