– Я знаю, о чём ты думаешь, – сказала Галька, резко затормозив на следующей площадке и повернувшись лицом к Вэну.
– Да? – пискнул он.
– О, это хорошо, – заметил с его плеча Барнавельт. – Потому что я не могу вспомнить, о чём я думаю.
– Ты гадаешь, как нам удаётся незаметно пробраться внутрь ресторанов, домов и квартир. – Галька понимающе улыбнулась. – Вот тут-то Создания и приходят на выручку!
– Мы приходим на выручку! – воскликнул Барнавельт.
– Их тысячи, – тараторила Галька. – И все они – это те животные, на которых обычно не обращают внимания. Голуби, еноты, крысы…
– И белки, – перебил Барнавельт.
– Пауки, вороны, летучие мыши, просто мыши…
– И белки! – не сдавался Барнавельт.
– И белки, – закончила Галька. – Вся мелкая городская живность. Особенно те, кто ведёт ночной образ жизни. И особенно те, кого от природы тянет ко всякой блестящей мелочовке.
Перед внутренним взором Вэна встал его ящик, полный блестящей мелочовки.
Это так его видят себе Коллекционеры? Что он очередное создание, которым они будут пользоваться в своих целях?
Улыбка Гальки поблекла, и ей на смену пришло хорошо знакомое Вэну хмурое выражение.
– Я слишком быстро говорю, да?
– Ну… – неуверенно протянул Вэн.
– Прости. Я просто… Впервые кому-то обо всём этом рассказываю. – Улыбка, хоть и не столь беззаботная, как прежде, вернулась на её лицо, постепенно прогнав хмурость. – Готов идти дальше?
– Готов, – кивнул Вэн.
Они побежали к следующему пролёту, но Вэн успел заглянуть в арочный проход, над которым в стене была вырезана надпись «Атлас», ведущий в зал, полный карт и графиков. Между длинными столами торопливо расхаживали небольшие группы Коллекционеров и Созданий.
– Календарь ты тоже… – сказала Галька, спрыгнув на следующую площадку.
Конец её фразы потонул в гуле голосов. Из арочного прохода вырвался целый поток Коллекционеров, сопровождаемый хлопающими крыльями птицами и мечущимися под ногами грызунами. Они пробежали мимо Вэна, толкаясь и бросая на него любопытные взгляды. Кто-то даже легонько улыбнулся.
– Втулка… возглавляет Календарь, – прокричала Галька. – …Штифт и Тмин… – имена и даты рождения. Сегодня их очень много!
К этому моменту Галька говорила так быстро, что её речь походила на бурлящий поток воды из открытого до конца крана. Каждое новое слово смывало предыдущие. Вэн старался следить за её голосом, ногами и указывающими одновременно во все стороны руками, но посреди окружившей их толпы делать это было всё сложнее.
И она пока не сказала ни слова о том, что действительно интересовало Вэна. Он посмотрел по сторонам, но не увидел ни одного желаниеда. Ни в арочных проходах, ни на длинных чёрных полках стеллажей Календаря. И ему уже было известно, что в поблёскивающих бутылках Коллекции внизу они тоже не прятались.
Но где-то они должны были быть.
Где-то глубже.
– Идём! – позвала Галька. – Стержень…
Она помчалась вниз по следующему лестничному пролёту, и Вэн не разобрал окончания фразы. Он постепенно сбавлял шаг. Расстояние между ними увеличивалось, и вот уже даже Галька с её острым слухом не могла его слышать.
Он посмотрел на сидящую на его плече белку.
– Барнавельт? – прошептал он. – Где они держат желаниедов?
Барнавельт моргнул.
– Желаниедов? – тихо переспросил он. – Нам нельзя о них говорить.
– Но ты о них знаешь. Да?
– Возможно. Нет. Да. – Белка снова моргнула. – В смысле… что такое желаниед?
– Они внизу, в Хранилище? – спросил Вэн. – Оно для этого?
– Чтобы их держать, – сболтнул Барнавельт. – Погоди. Какой был вопрос?
– Что они с ними делают? – быстро спросил Вэн. Галька уже успела достичь конца пролёта. – Они там пленники? Это они тогда кричали? Их мучат?
– Я не… – Барнавельт взволнованно замахал хвостом. – О, смотри! Ястреб!
– Можешь ничего не рассказывать, – предложил Вэн. – Просто скажи, если я прав.
Барнавельт уставился на него.
– Если я прав, – прошептал он.
– Скорее!
Галька нетерпеливо смотрела на них с площадки. Позади неё был большой проход, внутри которого виднелись массивные двойные двери Коллекции.
Вэн пробежал последние ступени.
Галька дождалась, когда он шагнёт на площадку, и повернулась к дверям.
– Стержень… объяснит… принципы…
Но Вэн за ней не последовал.
Это был его шанс.
Вэн ринулся к следующему пролёту. Его ноги грохотали по холодным каменным плитам. Коготки Барнавельта впились ему в плечо.
– Куда ты? – взвизгнул он. – Куда мы?
Вэн не ответил.
Пробежав этот пролёт, он бросился к следующему. Темнота сгущалась. Вэн уже едва мог различить края ступенек и поблёскивающие сбоку от его головы глазки белки. Воздух будто облепил лицо, как мокрые листья, таким он стал холодным и плотным.
Вэн не мог больше ориентироваться на зрение и слух, оставалось только на ощупь. Но всё вокруг было одинаково холодным, твёрдым и влажным. Сердце колотилось в груди.
Где-то далеко позади ему послышались крики Гальки, но он не остановился. Не мог. Не сейчас. Мысль о других существах вроде Лемми, маленьких, напуганных и голодных, толкала его вперёд. Быстрее. Быстрее. Вниз, вниз, вниз.
Вскоре тьма вокруг стала абсолютной.
Вэн не знал, что ему навстречу кто-то поднимается. Он не слышал быстрых тяжёлых шагов.
И он ничего не видел, пока неожиданно не вспыхнул фонарь и не высветил лезвие, серебряное, загнутое и чертовски острое, нацеленное прямо в него.
17
Бритва
Лезвие замерло в каких-то дюймах от лица Вэна.
Оно заканчивалось длинным толстым шестом, и этот шест сжимали руки самого страшного человека из всех, кого Вэну приходилось встречать.
Он был таким высоким, что голова Вэна, хотя он стоял на две ступеньки выше него, едва доставала ему до груди. Волосы мужчины были тёмными и длинными и завязаны в хвост кожаным шнурком. Он был одет в длинное чёрное кожаное пальто с двумя перекрещивающимися полосами на груди, концы которых уходили ему за спину. На одной из полос висел металлический крюк. Позади мужчины стояла группа людей в тёмных пальто, одни держали лезвия, другие – зажжённые стеклянные фонари.
В их неровном свете Вэн разглядел на плечах мужчины нечто вроде огромной серебряной сети. А его лицо… У Вэна похолодело в желудке. Его глаза были такими тёмными, что казались чёрными. Один небольшой шрам кривил уголок его губ, а второй, намного длиннее и напоминающий след ножа на буханке хлеба, тянулся от нижнего века до самой челюсти.
