– Этот буйвол на бета-адреноблокаторах, – заметил Хуан Диего. – Бедное существо.
– Да, ты бы видел его, когда у него была гусеница в носу, – сказала Дороти, еще раз, уже сердито, посмотрев на буйвола.
Солнца зашло. Небо было лиловое, как кровоподтек. По далеким мерцающим огням на берегу Хуан Диего понял, что они летят над землей – море осталось позади. Глядя в маленькое окошко самолета, Хуан Диего почувствовал, как тяжелая голова Дороти коснулась его плеча и шеи; ее голова была твердой, как пушечное ядро.
– Примерно через пятнадцать минут ты увидишь огни города, – сказала Дороти. – Сначала будет кромешная тьма.
– Кромешная тьма? – переспросил Хуан Диего – в его голосе прозвучала тревога.
– За исключением редких кораблей, – ответила она. – Тьма – это Манильский залив, – объяснила Дороти. – Сначала залив, потом огни.
Что его усыпляло – голос Дороти или тяжесть ее головы? Или Хуан Диего чувствовал, как манит его кромешная тьма?
На его плече покоилась голова Лупе, а не Дороти; он сидел в автобусе, а не в самолете; горная дорога змеилась в темноте где-то в Сьерра-Мадре – цирк возвращался в Оахаку из Мехико. Лупе спала, прижавшись к нему, как спящая собака; ее маленькие пальцы уже выпустили на волю два религиозных тотема, с которыми она играла, прежде чем заснуть.
Хуан Диего держал банку с пеплом, – когда Лупе заснула, он взял банку, зажатую у нее между коленями, Лупе устроила войну супергероинь – между фигурками ужасной Коатликуэ и Гваделупской Девы – той самой, которую Хуан Диего нашел на лестнице, спускаясь с Эль-Серрито. Лупе заставила две фигурки стучаться головами, пинаться, заниматься сексом. Было непохоже, что победит безмятежная Дева Гваделупская, а при взгляде на соски Коатликуэ из гремучих змей (или ее змеиную юбку) не оставалось сомнений, что в противоборстве соперниц она представляла подземный мир.
Хуан Диего не стал мешать детской битве супергероинь, которую устроила его сестра из-за идущей в ней религиозной войны. Поначалу казалось, что фигурка святой Гваделупской Девы – неподходящий противник; она молитвенно сложила руки над маленьким, но заметным животом. Вид у Гваделупской Девы был совсем не воинственный, в то время как Коатликуэ выглядела готовой ужалить, как одна из ее извивающихся змей, а вислые груди Коатликуэ могли напугать кого угодно. (Даже голодного младенца оттолкнули бы эти соски из гремучих змей!)
Тем не менее Лупе подвергла эти две фигурки самым разным эмоциональным испытаниям: борьба переходила в секс, и наоборот, и время от времени воительницы испытывали явную взаимную нежность – даже целовались.
Когда Хуан Диего увидел, что Гваделупская Дева и Коатликуэ целуются, он спросил Лупе, означает ли это своего рода перемирие между соперницами – отказ от религиозных разногласий. В конце концов, разве поцелуи – не факт примирения?
– Просто у них перерыв, – вот и все, что сказала Лупе, возобновляя более жестокие безостановочные действия между двумя тотемами; борьба и секс разгорелись с новой силой, пока Лупе не устала и не заснула.
Насколько мог судить Хуан Диего, глядя на Гваделупскую Деву и Коатликуэ в разжавшихся маленьких пальцах Лупе, между двумя стервами так ничего и не было улажено. Как могла неистовая змеиная мать Богиня Земли сосуществовать с одной из этих всезнаек, Дев-бездельниц? – подумал Хуан Диего. Он не знал, что Эдвард Боншоу, сидевший через проход в темном автобусе, видел, как он осторожно взял религиозные фигурки из рук спящей сестры.
Кто-то в автобусе пукал – может, одна из собак, может, человек-попугай и уж совершенно определенно – Пако и Пивное Пузо. (Оба карлика-клоуна выпили много пива.) Хуан Диего уже приоткрыл возле себя окно автобуса, всего на чуть-чуть. Узкого проема было достаточно, чтобы высунуть наружу руку с двумя супергероинями. Где-то в бесконечной ночи – на извилистой дороге через Сьерра-Мадре – были брошены на произвол судьбы в кромешной темноте две грозные религиозные фигурки.
Но что теперь – что дальше? – размышлял Хуан Диего, когда сеньор Эдуардо заговорил с ним.
– Ты не один, Хуан Диего, – сказал айовец. – Если ты отвергаешь одну веру, а потом другую, ты все равно не одинок – Вселенная не безбожное место.
– Что теперь – что дальше? – спросил его Хуан Диего.
Между ними в проходе циркового автобуса с вопросительным видом прогуливалась собака; это была Пастора, овчарка. Она помахала хвостом, как будто Хуан Диего обращался к ней, и пошла дальше.
Эдвард Боншоу начал нести околесицу про храм Общества Иисуса – он имел в виду, в Оахаке. Сеньор Эдуардо хотел, чтобы Хуан Диего развеял прах Эсперансы у ног гигантской Девы Марии.
– Эта монстриха Мария… – начал Хуан Диего.
– О’кей, может, не весь пепел, и только у ее ног! – быстро сказал айовец. – Я знаю, что у тебя и Лупе проблемы с Девой Марией, но ваша мать поклонялась ей.
– Монстриха Мария убила нашу мать, – напомнил Хуан Диего сеньору Эдуардо.
– Мне кажется, ты догматически истолковываешь несчастный случай, – предостерег его Эдвард Боншоу. – Возможно, Лупе более готова для посещения Девы Марии – Марии-монстра, как ты ее называешь.
Пастора снова прошла между ними по проходу. Беспокойная собака напомнила Хуану Диего о нем самом и о том, как в последнее время вела себя Лупе – возможно, с несвойственной для нее неуверенностью в себе, хотя и замкнуто, как всегда.
– Ложись, Пастора, – сказал Хуан Диего, но эти бордер-колли всегда себе на уме; овчарка продолжала бродить.
Хуан Диего не знал, во что верить, – кроме номера «Прогулка по небу», все остальное было обманом. Он знал, что и Лупе в растерянности – даже если она и не признавалась в этом. А что, если Эсперанса была права, поклоняясь Марии-монстру? Придерживая банку из-под кофе коленями, Хуан Диего размышлял, что, где бы он ни развеял прах матери (вместе с прахом остальных в этом пепле), не факт, что это единственно правильное решение. Разве их мать возражала бы против того, чтобы ее прах развеяли у ног огромной Девы Марии в иезуитском храме, где Эсперанса сделала себе доброе имя? (Хотя бы в качестве уборщицы.)
Эдвард Боншоу и Хуан Диего спали на рассвете, когда колонна цирковых грузовиков и автобусов въехала в долину между Сьерра-Мадре-де-Оахака и Сьерра-Мадре-дель-Сур. Колонна двигалась через Оахаку, когда Лупе разбудила брата.
– Человек-попугай прав – мы должны развеять пепел вокруг монстрихи Марии, – сказала Лупе Хуану Диего.
– Он сказал «только у ее ног», Лупе, – предупредил младшую сестру Хуан Диего.
Возможно, Лупе неправильно поняла мысли айовца, потому что спала, или потому что спал сеньор Эдуардо, или потому что оба они спали.
– Я говорю, что надо осыпать пеплом всю монстриху Марию целиком – пусть эта стерва докажет нам, что она что-то умеет, – сказала Лупе брату.
– Сеньор Эдуардо предупредил: «Может, не весь пепел», Лупе, – на всякий случай напомнил Хуан Диего.
