– Прокопий не дурак, его нельзя недооценивать, – возразил Довгило. – В разбойничьем деле хитрость важнее ума. А он опасность нутром чует.
И рассказал историю. Мыловару потребовалось наказать владельца лавки в станице Пашковской. Тот перестал брать товар, решил, что казанское мыло лучше здешнего. И уперся, не хотел слушать уговоры. Казалось бы, обычная лавка, черт бы с ней. Но торговец был богатый и считался в своей среде большим авторитетом. Начнет дурить, и остальные подтянутся. Довгило решил наслать на скандалиста свою гвардию. Семафор был в отъезде, остальные парни недостаточно страхолюдны, и мыловар нанял Шкуропата. Тот сперва взялся, а потом пришел и отказался наотрез. Он будто бы навел справки на лавочника. Сам крепкий, характера твердого, да еще и сынок ему под стать. Соседи справа и слева – такие же бывалые казаки, троица дружит смолоду. Кроме того, лавочник всегда держит при себе заряженную винтовку Пибоди.
Довгило рассердился на такую трусость и послал троих крепышей. В результате рассердились уже казаки. Одного застрелили на месте, а двух сдали полиции. Причем еле живых от побоев. Больше лавочника никто не трогал. А Варивода дал мыловару совет:
– Ты должен чувствовать, какая у кого жила. Иногда такой попадется, что лучше обойти стороной. Я чую, потому и цел до сих пор.
Статский советник был настойчив. Он спросил брательников:
– Где может прятаться негодяй? Какие места он выбирает?
Кучер долго думал, а потом предположил:
– Может, на промыслах? Там теперь куча мала. Прописку не спрашивают. Люди берутся с ветру. Вокруг каждой станицы куча буровых, а при них сложились поселки. Даже синематограф имеется. Спрячься там и кури табак.
– Просто так не поселят, – стал спорить мыловар. – Нужно согласие начальника буровой. А зачем тому лишние люди на участке? Тем более гопники
[61].
– А у казаков в станицах? – предположил сыщик.
Братья стали возражать:
– Там атаман, урядник. Конечно, с нефтяным народом они запутались вконец, могут сначала чужака и не приметить. Но потом непременно обнаружат. Спокойнее к дурноселам
[62]. Они лихие, всех примут, кто заплатит.
– Дурноселов теперь стали прижимать, – напомнил Лыков. – Там, где нефть. А где ее нет, там и спрятаться труднее – малолюдно.
В итоге так ни до чего и не договорились. Арестанты обещали еще покумекать, а взамен попросили перевести их в общую бздюльню
[63]. Скучно, мол, в одиночке.
Начальник тюрьмы Шпилевой наседал на статского советника с тем же. За питерцем было записано уже немало арестантов: Цук Кайтлесов, Савелий Каранд, Колька Маштак, Осип Вострый, шесть боевиков Довгило и сам мыловар с кучером. Кроме шестерки, остальные сидели порознь. Так было удобнее сыщику. Шпилевой просил хоть как-то уменьшить число занимаемых «лыковскими» арестантами камер. Тюрьма, подобно всем другим цинтовкам в России, переполнена. Пощадите, ваше высокородие, другую публику, ни за что страдают…
Лыков приказал посадить родственников в разные общие камеры. А через полчаса вызвал кучера на повторный допрос. Ему показалось, что тот более склонен к откровенности. Но в присутствии двоюродного брата делается глупее и молчаливее.
– Скажи мне, Иван, одну вещь. Ты же из шайки Пазульского! Получил чуть не двадцать лет каторги.
– И что? – насторожился кучер.
– Зачем брательнику понадобились Варивода с Семафором, если у него был ты?
Шепель ответил с напускной бодростью:
– Ха! Если бы вы знали Пазульского!
– Я знал его.
– Где?
– Мы встречались на Сахалине, – ответил сыщик. – В Александровской тюрьме, в камере для бессрочных.
Беглый молча смотрел на сыщика, ожидая продолжения. Он был явно напуган.
– Повторяю вопрос: почему не ты стал у брата начальником боевиков?
– Я же под чужим именем! Вдруг узнают?
– Ты под чужим именем сидел на облучке лучшей в городе тройки. У всех на виду. И не стеснялся.
– А это… начальник должен страх внушать, я для этого не годился.
– Ванька, ты мне не ври! Варнак из шайки Пазульского не мог внушить страх?
– Вы, ваше высокородие, путаете. Пазульский был поляк и кровь лить не любил. Пугать пугал, да. А вот жизнь отнять… Только когда уж нарывались.
– Скольких ты зарезал? В деле сказано, что четверых. И еще много на подозрении, но не сумели доказать.
– Четверых, – набычился Шепель. – Что доказали, то мое.
Внезапно он упал перед Лыковым на колени:
– Ваше высокородие! Ей-ей, не вру! Забыл уже, как людей душить… Давно было, по молодости. Тогда ни себя не жалко, ни других. Я шесть лет в бегах. Каждую минуту ждал, что откроют. Устал бояться, хочу жить как все люди…
– Тебя все равно вернут докончить срок. Да еще пятерку добавят.
– Пускай! Пускай. Отбуду и выйду на поселение. Сейчас можно и в прежнее состояние вернуться, ежели начальство соблаговолит. Я никогда никого больше не казню. Володя это знает, потому и взял в палачи другого. Но теперь новое дознание, по Высочайшему повелению. Как вы про меня там напишете, так суд и решит, я же знаю.
– Верно понимаешь. Договаривай. Ты хочешь помочь?
– Да.
– Если взаправду, я это учту в акте дознания.
– А…
– Никто, кроме меня, не будет знать. Ни Пришельцев, ни Бабыч, никто.
Шепель мял в руках картуз, никак не решался.
– Где нам найти Шкуропата?
– Его надо ловить на деньги. Жаден очень он до денег.
– Так-так… И что?
Кучер оглянулся на дверь.
– Мы одни, говори.
– Так что, ваше высокородие, он служит Асьминкину. Тут вы правильно догадались.
– Это не новость, ты лучше что важное сообщи.
– Сей секунд. Асьминкин тот торгует табаком. И хочет учредить Общество взаимного кредита. Это как банк. Чтобы взаймы давать кому надо под процент.
– Я знаю про общество, – ответил Алексей Николаевич, и вдруг его осенило: – Табачник собирается ограбить свой собственный банк, который он учредил. Ты это хотел сказать?
– Так точно… – растерялся беглый каторжник. – Вы уж сами узнали?
– Не то чтобы знал, но догадывался. Когда это произойдет?
– Со дня на день. Уставный капитал уже собран, оборотный тоже. Как ремонт в помещении закончат, вскорости и того…
