Неприятности начались еще по дороге. Чем ближе я подходила к своей цели, тем чаще на меня косились, оборачивались, тыкали пальцем. Сначала не понимала, отчего такие перемены, а потом дошло: я приближалась к серебряному кварталу столицы, миновав уже ремесленные: медный и бронзовый.
На все эти смешки хотелось сжаться и убежать. Но лишь крепче стиснула зубы, повторяя про себя: «Я — корабль. И не важно, что вокруг. Я не потону до тех пор, пока все это будет снаружи меня, а не внутри». И шла. Шла с поднятой головой, смотря прямо вперед.
За что в конечном итоге едва не поплатилась, чуть не попав под колеса магомобиля, резко вырулившего из-за угла. По ушам ударил возмущенный звук клаксона, а водитель за рулем покрутил пальцем у виска. Но я, отпрыгнув испуганной кошкой на тротуар, даже не сильно испугалась. Ведь прямо с противоположенной стороны улицы висела табличка, извещающая всех и каждого, что перед ним — столичное отделение Оплота.
Дождавшись, пока магомоблиль проедет, поспешила к зданию. В вестибюле, рядом со входом, сидел секретарь. Во всяком случае мысленно я окрестила девушку в форменном платье именно так. Ее тонкие короткие косы, очки в роговой оправе, худое и какое-то угловатое лицо — все это отчего то словно шло этому месту, казалось здесь органичным и правильным.
— Вы к кому? — сурово осведомилась девушка, сдвинув брови. — И по какому вопросу?
Тут я впервые замялась. А к кому, собственно, я?
— К начальнику, — наконец решила, что именно он-то и должен отвечать за хамское поведение собственных подчиненных. — По личному.
— Мессир Логан сегодня не принимает, — добавив в голос стали, отчеканила девица.
Мне давали от ворот поворот. И будь я прежней Хлоей Элгрис, то гордо развернулась бы и ушла. Но сейчас я вспомнила слова отца: «Трудно нам, упорным людям, всё в этой жизни дается. Трудно… Зато всё».
Набрав воздуха в грудь, я отчеканила:
— Сегодня один из ваших ловцов едва не убил меня, преследуя какого-то призрака.
Девица скептически вскинула бровь.
Мне захотелось хлопнуть ладонью по ее столу, но воспитание все же взяло верх над эмоциями. Зато вдруг со злостью подумалось, что это самое воспитание и образование в настоящий момент — до жути бесполезные и даже мешающие делу вещи. Хотя…
— Думаю, раз ваш начальник столь занят, то репортеры «Тишины в головах» будут более расположены выслушать мою историю.
Я блефовала, называя одно из самых скандальных изданий империи. Его прилюдно порицали все, но все же украдкой все и читали. Газетенка с сомнительной репутацией держалась на плаву и, как ни странно, не имела в своей истории не одного судебного разбирательства: до них просто дело не доходило, столь виртуозно журналисты издания умели шлифовать острые углы спорных тем.
Но все же попасть на первую полосу не хотелось никому.
Девица оценила мою браваду, осмотрела меня еще раз более внимательным взглядом, словно вошь, которая вдруг толкнула прочувственную речь адвоката, и, поджав губу, процедила:
— Возможно, мессир окажется столь любезен, что примет вас. Ждите здесь.
После чего она встала, одернула серую юбку и, раздражённо топая массивными каблуками, пошла в сторону лестницы.
Не было ее долго. Я успела изрядно замерзнуть, стоя на мраморном полу босиком, когда появилась секретарь.
— Мессир Логан примет вас, — процедила девица. — Следуйте за мной.
Кабинет начальника оказался до неприличия простым, впрочем, как и сам его хозяин. Но за этой аскетичностью чувствовалась железная воля, а не жадность.
Мессир на удивление внимательно выслушал меня, не перебивая. А потом начал задавать уточняющие вопросы. А затем заверил, что непременно разберётся в произошедшем, но необходимо написать на его подчиненного официальное заявление. Даже форменный бланк принес и вызвался диктовать формулировки.
Правда, порою, когда он думал, что я увлеченно вывожу руны, то бормотал себе под нос: «Ну-ну… никто его не цепляет…. Я ему покажу, что якоря не только от любви да заботы бывают… Злость и ненависть тоже хорошо держать на этом свете могут… Вот пусть с этой и бесится».
А я писала, выводя каллиграфическим почерком казенные формулировки. И вот что странно. Вроде бы простые фразы: «Из-за действий ловца Теодора Ронга моя одежда пришла в негодность…», «Получила физический и моральный урон…» — складывались в какую-то странную, совершенно иную, отличную от произошедшего картину.
И лишь когда я поставила точку, то до меня дошло: это же заявление об… Но мессир, несмотря на свой солидный вид, с мальчишеской ловкостью выдернул из-под моих рук листок и заботливо подул на еще не высохшие чернила.
— Ну вот и все, милочка, спасибо. Мы обязательно разберемся и накажем нарушителя по всей строгости, а вам возместим ущерб, а пока… — он полез в портмоне и, достав оттуда несколько купюр, протянул мне: — Возьмите, купите себе одежду взамен испорченной.
Я уже хотела ответить гордым категоричным «нет», — уж больно это смахивало на подкуп, когда мессир обронил:
— Я вам не как начальник эти деньги даю, а от чистого сердца, по-человечески, и прошу их принять.
Я согласилась. Хотя все внутри противилось этому, но разум, над которым измывались три чувства: голода, холода и стыда — оказался сильнее. Мне нужны были деньги, чтобы купить обувь, платье, еду, и я их взяла.
Но выйдя из отделения… Сказать, что я была растеряна — ровным счетом ничего не сказать. Вроде бы этот мессир сделал все по руне закона и даже больше, но у меня было такое чувство, что мной нагло воспользовались.
Я побрела куда глаза глядят, но потом сообразила, что лучше все же повернуть к медному кварталу, туда, где шумел рынок.
Там-то, средь базарной суеты, мне удалось купить платье. Не новое, но добротное. И ботинки с чулками. А ушлая торговка даже указала мне на колонку, где можно было помыть грязные ноги, чтобы тут же обуться.
О том, что я поступаю не совсем честно и правильно, я старалась не думать, гнала эту мысль, как назойливую муху, прочь, пробираясь по съестным рядам. Я надеялась купить что-нибудь перекусить, когда совершенно неожиданно для себя увидела кухарку. Стряпуху из нашего с Грегом особняка. Дородная женщина стояла спиной ко мне, выбирая молодую морковь, и то ли торговалась, то ли беседовала с лоточницей.
— … и что, на той неделе похоронили хозяйку-то? — донесся до меня любопытный голос торговки.
— Да, в закрытом гробу. Но помяни мое слово, нечисто там все. Вон и Лили в розыск объявили. Дескать, сбежала она. А я вот что считаю: рыжая честной горничной была. Да и незачем ей сбегать было. Да и куда? К матери, что ли, в фермерский сектор?
— А горничную неужто еще не нашли? — допытывалась торговка.
Я притаилась невдалеке, жадно прислушиваясь к разговору. Даже дышать порою забывала, стоя спиной и перебирая с отсутствующим видом яблоки.
