Насмешка, сдобренная удивлением, всего на краткий миг полыхнула в зеленых глазах. Его рука замерла на моем оголенном бедре. Казалось, что ловец балансирует на грани. Идет по лезвию клинка, с одной стороны которого — разум, с другой — безумие и голод.
Вот только голод был отнюдь не гастрономический. Свидетельство последнего упиралось мне в живот.
— А зачем же ты тогда вообще пришла в отдел?
На кончике языка вертелся самый правдивый из ответов: «Для проверки», — но я понимала, что он же — самый нелепый из всех. Я молчала, и блондин принял это за признание моей вины.
— Сама напросилась, — были его слова перед тем, как ладонь ловца скользнула на внутреннюю поверхность моего бедра.
Кожу обожгло. Я дернулась, молясь лишь об одном: чтобы мой дар проснулся. Сейчас. Немедленно, когда он мне так нужен. Но сила молчала. А я отчаянно ненавидела весь мир. Наглеца, чьи руки смело гуляли по моему телу, сволочь — Грега, мать, что в своем желании избавиться от дара дочери сделала меня никчемной. Я даже пробудить собственную силу по желанию не могу, не то, чтобы защититься с ее помощью.
По щекам потекли слезы. Я закрыла глаза и замерла соляной статуей, повторяя про себя: «Потерпи. Потерпи немного. Скоро все закончится».
Все и вправду закончилось, и гораздо быстрее. Ловец вдруг резко остановился. Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала его запах: зимнего леса и мяты, ощущала тяжесть его навалившегося тела.
— Твари глубины! — выругался он, и я вздрогнула.
Открыла глаза и встретилась с его взглядом.
— Я так не могу, — выдохнул он мне в губы. — Да, я та еще сволочь и мне плевать на всю высокопарную чушь о благородстве, но, смрад лабиринта, я не могу слышать всхлипы и видеть ручьи слез. Так что твоя взяла, лгунья. Я тебя не трону.
С этими словами он отстранился, а я торопливо одернула юбку, стараясь не смотреть, как он заправляет рубашку в штаны.
В горле стоял ком. Язык не слушался. Я медленной механической походкой дошла до стола, сгребла не слушающейся рукой деньги и, приблизившись к ловцу, запихнула ему купюры прямо в ворот рубахи.
Прокаркать: «Подавись», — не было сил, но, сдается, он и так понял смысл. А вот того, что произошло дальше, я и предположить не могла.
Ловец взял меня за плечи и притянул к себе. Не резко, но с силой, сопротивляться которой было бесполезно.
Поцелуй был далек от целомудрия, чувственный, проникающий, пьянящий своей свежестью и остротой. Губы впились в губы, не нежно и осторожно, но и не яростно, неистово. Ловец познавал, изучал, будто извинялся и уговаривал, накрывая собой, словно волной, затягивая на самое дно.
Я вздрогнула. Вздрогнула с ног до головы. Страх отступил. Но не отступила обида, и я укусила его нижнюю губу.
Вместо того, чтобы отпустить меня, отпрянуть, выругаться, в конце-концов, этот ненормальный застонал. Застонал и … выдохнул мне прямо в губы:
— Я привык держать свое слово. И не возьму тебя насильно, но… — он не договорил, но в оборвавшейся фразе мне послышались одновременно и обещание, и угроза.
В этот момент дверь попытались открыть. Раздался недовольный голос старухи Фло:
— И чегось закрылась-то?
Горло все еще сдавливал спазм, отчего вышел хрип, едва ли слышный за дверью. Хозяйка же, как и многие старики, чуть глуховатая, разговаривала порою чуть громче.
— Кажись, у нее что-то горит там. Харт, ломай дверь!
Я лишь успела метнуть взгляд на сковородку с безвозвратно загубленной яичницей, как ловец щелкнул пальцами, и заклинание слетело с двери.
Харт пролетел через всю кухню пушечным ядром, а вот оставшаяся стоять на пороге хозяйка мгновенно оценила ситуацию. Не укрылось от нее и мое заплаканное лицо, и смятый подол платья, и купюры в вороте рубахи блондина, и особо — подгоревшая яичница.
Фло уперла руки в бока и, не обращая внимания на бородача, что стенал и потирал макушку, горячо и по-братски поздоровавшуюся со стеной, спросила, обращаясь исключительно к блондину:
— Скажите, уважаемый, а вам нравятся девушки-идиотки?
— Нет, — озадаченно ответил ловец.
— А такие неумехи, что не могут и яичницы сготовить?
Все еще не понимая, куда клонит старуха, незваный гость отрицательно помотал головой и добавил:
— Не понимаю, к чему вы ведете?
— Да к тому, что пытаюсь понять: на кой тогда нужно приставать к моей дурехе-племяннице?
Дуреха — племянница в моем лице начала заливаться краской. И вовсе не из-за своего внешнего вида, как полагалось бы воспитанной леди. Нет. Мне было безумно стыдно перед Фло за сожженную яичницу.
Донесшееся из коридора сонное мурлыканье и стук каблучков были предвестниками появления на маленькой кухне еще одной ранней пташки.
— Че-е-го вам не спи-и-иться? — чуть растягивая слова и прикрывая рот ладошкой, протянула Марлен.
Красавица как всегда была в неглиже, как всегда яркая и интересная во всех отношения. Она замаячила на пороге за плечом Фло. Но едва блондинка узрела ловца, как сразу же преобразилась. Так опытный работник паперти чует богатого и щедрого прихожанина. Так профессиональный пьяница улавливает аромат спрятанной бутыли браги, даже если рядом с ним разбили банку с хлоркой. Так хулиган шкурой ощущает местоположение батиного ремня в комнате, даже если тот надежно погребен под ворохом одежды.
Марлен сразу же преобразилась: томный взгляд, выставленная вперед грудь, втянувшийся так, что грозил сломать позвоночник, живот. Для полной комплектации образа «соблазню, даже если ты будешь отчаянно сопротивляться» не хватало только фразы: «Я вся твоя».
Девушка из кабаре вышла на охоту. Она походя оттеснила Фло и, войдя на кухню, со значением протянула, чуть грассируя для кокетства:
— Вот уж не ожидала на собственной кухне, с утр-р-ра пор-р-раньше увидеть такого кр-р-расавчика, — и кокетливо начала накручивать локон на палец.
Бородач, которого Марлен усиленно не замечала, перестал ловить светлячков перед глазами, но видимо, после удара головой у него все же «фляжка потекла», поскольку заявление девушки он принял на свой счет.
— И ты тоже ничего так, — осоловело ухмыляясь, прогнусавил Харт, усиленно окая.
Все взгляды сразу же сошлись на бородаче, потиравшем макушку.
— Я вообще-то не тебя имела в виду, — Марлен, судя по изменившемуся тону, разозлилась, что ее охоту так нагло прервали.
— Оооо, — грустно протянул громила и начал подниматься.
Марлен же вновь развернулась к своей «дичи» и отрепетированным движением откинула волосы за спину.
— Так на чем нас прервали? — вопросила она таким тоном, который способен выманивать деньги даже на расстоянии. Казалось, ее не смущают ни ухмылка Фло, ни сопение обиженного в лучших чувствах Харта, ни мое изумление, ни даже не то что нулевая, а отрицательная реакция собственно объекта промысла.
